Василий Попов - КУБАНСКИЕ СКАЗЫ

Знатная больница! А при ней двенадцать врачей работает. Молодые все, а ученые, знающие – профессорам не уступят. Вот только душевные болезни они так лечить не могут, как лечил их наш старый фельдшер Аким Филимонович Акуратько. Ну, да оно понятно – практика. Аким Филимонович у нас в станице пятьдесят пять лет проработал, только недавно на пенсию ушел и к дочке в Краснодар переехал. Умница был фельдшер! Думается мне, что, родись он при Советской власти, наверняка бы на профессора выучился. Ну, а при Николашке-царе с трудом он и фельдшером стал, потому что был бедняцкого роду.

Не слыхали вы, как он бабку Аграфену от душевной болезни вылечил и деда Афанасия, заведующего колхозной пасекой, счастливым человеком сделал? Не слыхали? Ну, так слушайте! Потому что это, можно сказать, настоящее медицинское чудо.

Еще с молодости, с девок, была бабка Аграфена остра на язык. Как скажет, так как припечатает. А как прожила с дедом Афанасием сорок лет, то прямо мочи не стало – не бабка, а атомная бомба. Дед-то тихий, спокойный… Пчеловодом всю жизнь работал, а пчела только тихого человека признает. Вот бабка и взяла над ним верх и давай свирепствовать. С каждым годом все злее становилась.

Сперва окрестила она деда своего «Лысым маном».

Видать, вычитала бабка в газете про этого самого американского холуя и по совместительству южно-корейского президента и показалось ей это слово очень даже ругательным.

Вот и пошло.

– Иди, Лысый ман, вечерять!

– Где это тебя, Лысого мана, носило до полночи?

– Беги, Лысый ман, в правление колхоза, председатель за тобой присылал…

Дед все отмалчивался, но, конечно, обидно ему было. Весь колхоз пчеловода Афанасия Петренко уважает, район его в пример другим ставит, в краевой газете портрет был напечатан. А дома будто нет у него имени – Лысый ман да Лысый ман. Да к тому же голос у бабки зычный и низкий, прямо как у московского радио-баса. Обзовет деда на своем дворе, а через три квартала, на МТФ, слышно

Ну, а Аграфена видит, что дед молчит, и еще пуще лютовать начала. Как придет дед с пасеки, так по всей станице разносится, громче чем радио:

– Чтоб тебя разорвало, Лысого мана!

– Чтоб у тебя, Лысого мана, очи повылазили!

– Чтоб тебя паралик разбил!

Переживал, переживал дед и пошел как-то к фельдшеру Акуратько.

– Помоги, Аким Филимонович! Заела меня старуха. На всю станицу громыхает. Может, пилюли какие пропишешь ей, чтобы язык трошки отнялся или хрипота напала.

Посмотрел фельдшер на Афанасия поверх очков, покрутил свои седые длинные усы и покачал головой.

– Нет, – говорит, – Афанасий Степанович. – Тут пилюли не помогут. У твоей старухи болезнь тонкая, душевная – недержание речи называется.

– Что же делать, Аким Филимонович? – совсем расстроился пчеловод. – Посоветуй, помоги моему горю. Может, к профессору какому-нибудь обратиться? Понимаешь, нет больше моего терпения. Того и жди, что произведет меня в какие-нибудь Франко или Аденауэры…

Подумал Аким Филимонович, посмотрел на небо и сказал:

– Ну, ладно, вылечим твою старуху! Будем лечить ее новым методом, без лекарств. Физиотерапией. Только делай все так, как я тебе скажу.

Долго в этот вечер инструктировал фельдшер деда Афанасия.

На следующий день вернулся дед с пасеки, сел тихонечко в садочке около хаты и глядит, как пчелы над цветами вьются. Вышла тут бабка Аграфена на крыльцо и затрубила на всю станицу:

– А, пришел, Лысый ман! Ну, ступай в хату чай лопать, самовар уже на столе.

Вздохнул старик и пошел тихонечко в хату. Только уселись они с бабкой за стол, взял дед в руки любимый бабкин чайник и вдруг, с расстройства, упустил его на пол. Только черепки в разные стороны брызнули.

Бабка тут так и взорвалась и загремела на всю хату:

– Ах ты, черт безрукий! Чтоб у тебя, Лысого мана, руки отсохли! Дьявол ты эдакий паршивый!

Глянула она на деда, а он сидит, кряхтит, дрожит весь, и в глазах у него испуг.

– Ну, что дрожишь, как мокрая курица? – еще громче закричала бабка.

– Ой, Аграфена! Ой, рученьки мои! Ой, пропал я, – жалобно так отвечает ей дед.

– Что рученьки? Что с тобой? – забеспокоилась бабка.

А дед чуть не плачет.

– Отнялись рученьки… Отсохли… Поднять не могу… Не шевелятся.

– Ой, лишенько! Ой, родной мой! – заголосила бабка. И как была без платка, побежала к фельдшеру Акуратько.

Пришел Аким Филимонович, осмотрел деда и покачал головой. Потом начал он доставать из сумки пузырьки да склянки, ножи да ножницы, марлю да бинты. Весь стол уставил, совсем на бабку ужас нагнал. Затем уложил деда на кровать, принялся массаж делать, из двух склянок ему лекарства дал.

– Ну как? – спрашивает.

– Вроде отходит, – тихим голосом отвечает дед. – Уже пальцы шевелиться стали.

– Ну, ладно! К утру пройдет на этот раз, – мотнул головой Аким Филимонович и, собрав свою аптеку, пошел домой.

Бабка Аграфена его до ворот провожала и все благодарила.

– Как это получилось? – Спросил ее фельдшер. – С чего это?

– Да не знаю, родненький. Чайник он разбил… Я и крикнула ему в сердцах: «Чтоб твои руки отсохли…» А они и отсохли…

Нахмурил брови фельдшер и строго так говорит бабке:

– Поосторожнее надо вам быть, Аграфена Михайловна! Видать, обладаете вы великой силой – гипнозом. Как скажете, так и будет. Так вы, того, воздерживайтесь.

Два дня воздерживалась бабка, была тихой да ласковой, а на третий не выдержала. Готовила она колбасу. А тут пришел дед с пасеки – глядь, на столе колбаса: румяная, поджаристая, сквозь тонкую корочку желтое сало просвечивает, на всю хату чесноком благоухает. Не утерпел дед и, не дождавшись обеда, схватил со стола кусок потолще – ив рот. Только откусил пару раз, вдруг бабка в хату. Увидела – и давай кричать:

– Дождаться обеда не можешь, дьявол жадный! Чтоб ты подавился, Лысый ман!

А дед тут как стоял, закашлялся, выкатил глаза и упал. Бабка подбежала, а он лежит, хрипит и колбаса изо рта торчит. Бабка давай ее тянуть, а она не вытаскивается. Заголосила тут бабка и скорей к фельдшеру.

Пришел Аким Филимонович, нахмурился, покачал головой, медицинскими ножницами отрезал он колбасу, пинцетом у деда во рту поковырял, лекарства дал. Отошел старик, поднялся на ноги, говорить начал. Бабка Аграфена не знала, как и благодарить фельдшера. Чуть ли не пуд колбасы ему навязывала, но Аким Филимонович только закусил, пропустил со стариком по двести граммов особой московской и ушел. Дней десять терпела бабка, не кричала на деда, ласковой была, а потом опять сорвалась.

В воскресенье вечером должны были деду вручать в клубе почетную грамоту, как лучшему пчеловоду, Для такого торжества бабка еще с обеда обрядила его в новый шевиотовый костюм, серый с искоркой, галстук повязала, шляпу заставила надеть, а потом сама принялась наряжаться.