Михаил Каришнев-Лубоцкий - Почти кругосветное путешествие

Наконец, работорговцу надоели крики иноземного старца и он милостиво соизволил изречь:

– Так и быть, неугомонный франк, я готов продать тебе этих двух девчонок. Боюсь, что из них не выйдут хорошие рабыни. Плати десять динаров – и они твои.

– Но ты купил их за шесть! – отчаянно выкрикнул Гвоздиков. – Я же был свидетелем!

– За это время они выросли в цене, – улыбнулся работорговец.

– Но у меня нет десяти динаров! – Гвоздиков готов был заплакать, но понимал, что главное сейчас – спасти детей, а не ронять слезы. – Я готов продать вам часы… скатерть…

– Больше у тебя ничего нет, чужеземец? – загораясь жадностью, спросил хозяин невольничьего корабля. – Этого слишком мало за двух таких рабынь…

Гвоздиков развел руками:

– Карманы мои пусты… Это – все.

Работорговец задумался. Он понимал, что девчонки могут не выдержать длительного плавания в жарком и душном трюме среди десятков других рабов, и тогда он лишится и своих шести динаров, и этих невольниц, и, конечно, вещей, которые ему предлагает странный старик на берегу.

– У тебя еще есть хорошие сапоги, – сказал он вкрадчивым голосом, – отдай мне их, и я уступлю тебе этих девочек…

Гвоздиков посмотрел на Маришку, затем на Уморушку, которых цепко держали дюжие воины из охраны работорговца, и горестно прошептал:

– Берите… Слеза ребенка не стоит всех драгоценностей на свете… – он сел на краешек трапа и с трудом стянул с ног сапоги-скороходы.

– Отпустите девчонок! – приказал торговец живым товаром своим охранникам. – И дайте этому старцу – франку мои старые туфли. Не ходить же ему босым по острым каменьям!

Слуги в одну секунду выполнили приказание хозяина. Выпустив Маришку и Уморушку из лап, они быстро принесли из каюты купца стоптанные и измочаленные туфли, больше похожие на тапочки, и бросили их Гвоздикову.

– Счастливо оставаться! – насмешливо произнес работорговец ободранному, как липка, Ивану ивановичу. После чего скомандовал своим матросам: – Убрать трап! Поднять паруса! Время не ждет – наш товар может испортиться!

Полуголые матросы – кто в чалмах, кто с огромными тюрбанами на головах – кинулись исполнять команду. Не прошло и двух минут, а корабль уже медленно разворачивался и выходил из гавани. Гвоздиков, Маришка и Уморушка стояли на самом краю причала и с горечью смотрели, как уплывают бесценные реликвии.

– Эх, деда, деда… – вздыхала Уморушка, глядя на быстро удаляющиеся белоснежные паруса. – И зачем ты только меня чародейной силы лишил… Уж я бы им показала…

Паруса сверкнули в лучах ослепительного южного солнца и скрылись за грядой островов. Так уплыли за рубеж последние русские сапоги-скороходы и чудесная скатерть-самобранка.

Когда трое друзей молча, без слез и причитаний, оплакали потерю своих волшебных вещей, они стали думать о том, что им делать дальше. Перспектива вырисовывалась явно не заманчивая: без дирхема в кармане, без ковра-самолета и чудо-сапог, без спасительной скатерти-самобранки в древнем городе Багдаде можно было запросто сгинуть. Осталась, правда, шапка-невидимка, одна на троих, но сейчас от нее было мало толку.

– Воровать не будем, – сразу предупредил Иван Иванович, – милостыню просить – тоже. – Он вспомнил, как однажды, в бытность свою котом, выклянчил у пассажира на светлогорском вокзале одну сосиску, и его передернуло от омерзения. – Попробуем наняться в работники, – предложил Гвоздиков не очень уверенно, – руки есть, головы есть – должны с простой работой справиться! А заработаем немного деньжат и поплывем в Европу. А там до России-матушки рукой подать…

– А если нам на корабль в работники наняться? – предложила вдруг Маришка. – Или в юнги? Тогда и в Европу приплывем, и денег скопим одновременно. Как вы считаете, Иван Иванович, возьмут нас в юнги?

Гвоздиков улыбнулся:

– Мысль хорошая! Хотя меня-то вряд ли в юнги запишут – из возраста вышел. Да и что мы делать умеем? Паруса ставить, править румпелем?

– Румпелем пусть другие управляют, – вмешалась в разговор Уморушка, – а мы стирать будем, готовить…

Она вспомнила, как готовила обед для сорока разбойников, немного замялась и закончила:

– Вы будете готовить, а мы станем помогать.

Иван Иванович задумался. Особой надежды на успех он, признаться честно, не питал. Но это был все-таки шанс, один из тысячи…

– Хорошо, попробуем устроиться на корабле. А если не выйдет – поживем в Багдаде. Будет что вспомнить, когда вернемся домой.

Маришка удивилась:

– А вы еще верите, что мы вернемся?

– Не сомневаюсь, – ответил, не отводя своих глаз от взгляда Маришки, Гвоздиков. – Проблема преодоления временного барьера, конечно, имеется, но я думаю, что Калина Калиныч что-нибудь придумает и не оставит нас в средневековье.

– Он придумает! – поддержала Уморушка старого учителя. – Он обязательно придумает!

Друзья отошли в сторонку от причала и присели в тени восточного платана – красивой стройной чинары. Спросив у прохожего, какой сейчас год, Иван Иванович углубился в сложнейшие расчеты. Для начала он перевел с мусульманского летоисчисления на христианское. Получилось – одна тысяча четыреста пятьдесят второй год.

– Далековато забрались, видно, не все в конструкции ковра-самолета было нам известно… – проговорил он и вдруг, осененный внезапной догадкой, горячо зашептал: – Подождите-подождите!.. Наши дела не так уж плохи, друзья мои!..

– Куда уж лучше… – буркнула Уморушка, любуясь на торчащий из дырявого лапоточка палец. – Сидим в каком-то Багдаде без ковра, без скатерки… Одежа на людях иноземная, обувка тоже не наша… Время – и то не наше. Хороши дела, нечего сказать!

– Вот и хорошо, что ВРЕМЯ НЕ НАШЕ! – радостно проговорил Иван Иванович, совершенно не обращая внимания на ворчание лесовички. – Нашего времени еще не было, оно будет!!! У нас есть возможность вернуться домой почти в тот же час, в который мы исчезли! Вы понимаете, друзья мои, в чем весь фокус?!

Маришка, которая стала кое о чем догадываться, подхватила мысль Гвоздикова:

– Точно-точно! Нас ведь еще нет на свете! Ни меня, ни тебя, Уморушка, ни Ивана Ивановича! Мы еще и не родились вовсе!

– Здравствуйте-пожалуйста! – изумленно развела руками сбитая с толку лесовичка. – Нету нас!.. Мы что, привидения и сейчас друг дружке мерещимся? – Она обиженно нахохлилась и ворчливо буркнула в заключение: – Вроде в тени сидим… Не на солнышке… А речи – как у перегретых!

– Вот ты какая несообразительная! – рассердилась Маришка на подругу. – Тебе русским языком говорят: «Мы в другом времени!» В этом времени мы есть, а в том – будем!

– Если вернемся, – охладил ее пыл Иван Иванович. И он обратился к Уморушке с важным вопросом: – Калине Калинычу сколько лет последний раз отмечали?