Виталий Бианки - Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки

Гусь — тот вон как по земле ступает. В соколе или, всё равно, в ястребе — в тех опять сила большая. Силой и берут.

Добро бы ещё соловей: тот в роще живёт, в кустах. Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что — он в чащу — и был таков.

Ну, а взять, к примеру, жаворонка.

Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?

Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, — человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шёл: хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться — и то негде. И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарёк.

Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней — ничего, песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу ещё зима полная, а он уж, пахарёк-то, над полем, над первой проталиной вьётся — песни своей серебро с поднебесья рассыпает.

Иду я, конечно, по дороге по просёлочной — и он впереди меня бежит. Пробежит, пробежит — и станет. Подойду, — он дальше.

И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелкомелко затрепетал — вот-вот запоёт.

«А почему, — думаю, — ему и не запеть? День-то, гляди, какой тёплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, — даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнёздышко свое тёплое во ржи».

Пахарёк и вправду запел.

Да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.

Я-то ещё издали приметил а мчится на него лютый враг — крылья серпом — соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:

— Глянь, летит!..

Будто он человеческие слова понимать может.

Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?

Камнем пал мой пахарёк с высоты — и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.

«Лихорадка, — думаю, — его с перепугу бьёт».

А он исчез, — как сквозь землю провалился.

Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколок подоспел. С лёту вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарёк был, вихрем промчался — и опять взмыл.

А унёс что-нибудь в когтях или нет, — я не приметил.

Подошёл я к тому месту, где пахарёк был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унёс, должен ведь он тут быть, не мог же в самом деле под землю уйти.

Однако нет пахарька.

Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли глядит.

Один глазок, а пташки нет.

Я ещё шаг шагнул, — получше рассмотреть.

Тут пахарёк вскочил на ножки, встряхнулся — пыль с него так облачком и поднялась — да полетел себе тихонько в сторону, в поле.

Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.

А соколик-белогорлик, гляжу, вон уж где — и за ласточкой погнался.

Пропала, думаешь, ласточка?

Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полёт у него из всех птиц, пожалуй, самый что ни на есть быстрый будет. А вот не всякая же ласточка ему даётся, — тоже сам видел.

Такой же вот белогорлик, — может, даже этот и был, — в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколков этих — чеглока-бело-горлика, кобчика, дербника — сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.

Отбил белогорлик одну из стаи — и за ней.

Ласточка туда-сюда, зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже её.

А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.

Гляжу: ласточка к ней. Да тем же ходом вокруг башни.

Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там всё равно негде.

Она у самой что ни на есть стенки круг даёт. Крылышки-то у неё коротенькие, так чуть не в притирочку к стене.

Он так не может: крылья у него долгие.

Соколок вокруг башни круг даёт большой, а ласточка — малый. Ей скорей обернуться.

На втором кругу, гляжу, она уж от него за башней.

Ну, где ж ему тут её догнать?

Отлетел, не солоно хлебавши.

И спаслась касаточка.

Тут сила не берёт.

Ещё вот про воробьишку одного скажу, — как на него ястреб накинулся.

У меня в палисаднике случай был.

Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в ёлке прятался, с них глаз не спускал — караулил минуту.

Ястреб ведь не то, что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит — догоном. И всё больше на лету птиц берёт. А ястреб — этот как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишься, — он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.

Вот ястреб сидел на ёлке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.

Улучил минутку, снялся да по-за избами неприметно — да шасть на воробьишек!

Те, конечно, горохом врассыпную!

А один не успел.

Ястреб уж над ним и ноги вперёд вытянул, — вот скогтит!

А воробьишка, не будь дурак, скок — и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.

Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, — они у него широкие. Ему через изгородь надо.

Он взмыл — и ко мне в палисадник.

А воробьишка назад — сквозь прутья — на улицу.

Ястреб повернул да за ним — через изгородь.

Ну, да ведь не поспеть же ему никак: воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.

А тут на улице люди показались — колхозники наши.

Пришлось ястребу убираться подобру-поздорову: так и так не его добыча!

Провёл его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся — не поймаешь.

Рябчики — вот у кого поучиться в прятки играть.

— Уж кому-кому, а нам-то, охотникам, доподлинно известно, какие они ловкачи по этой части.

По тетеревиным или там глухариным выводкам умудрился — вывел человек легавых собак, разных там сеттеров да пойнтеров. Таких собак, что стойку на дичь делают.

Легавая собака носится впереди хозяина — туда-сюда: дичь разыскивает. А как нашла, так на полном ходу — стоп! — и ни с места.

Тетеревята, конечно, от неё в траве прячутся, под кочками. Припадут к земле, — не шелохнутся.

Каждый тетеревёнок думает: «Она не на меня глядит. Она меня не заметит».

А собаке видеть их совсем и не надо: она носом точно знает, где они сидят, — чутьём.

Охотник, конечно, подходит, посылает собаку вперёд. Тетеревята все разом — фырр! — срываются, летят кто куда. Тут уж, ясно, разве только слепой их не увидит: в воздухе да совсем близко.

Которые в траву опустятся, — тех живо опять собака носом разыщет. А которые на деревья усядутся, — те перед тобой как на ладошке: рыженькие-то на зелёном.

Бери палочку-стукалочку, стучи: «Вижу! Вижу!»

А вот на рябчиков никакая собака не может.

Те, как её заслышат, сразу — фырр! — и всем выводком по деревьям. Ружья поднять не успеешь.

А сел рябчик на дерево — и кончено: пропал из глаз.