Валентин Беспалов - Волжские сказки

Аистята будто бы и нехотя перекусили, переглянулись, каждый из них подумал: «Смотри-ка ты! Наловил! Выходит, моё место уж и не такое пустое! И я отдал его этому нахалу?» И у каждого в глазах кучи лягушек, клубки змей.

Прищелкнул первый аистенок:

— Надо бы и мне на пруд, как-то там бережок?

Пристукнул второй аистенок:

— Надо бы и мне на болото, как-то там кочки?

Так и договорились аистята: первому утром снова лететь на пруд, а второму — опять на болото.

Первый аистенок бегал-бегал за лягушкой, до вечера бегал, да так и не словил. Второй аистенок дрался-дрался до вечера со змеей, да так её и не одолел.

Вернулись вечером аистята в родное гнездо, один другого спрашивает:

— Ну как?

— И не говори! — принахмурился первый аистенок. — Так лягушек наглотался, даже вот на материнскую лягушку смотреть тошно!

— И не говори! — приосанился второй аистенок. — Так змей наглотался, даже вот на отцовскую змею смотреть тошно!

Аистята переглянулись, каждый из них подумал: «Смотри-ка ты! Наловил! Может я не там ходил, да не туда смотрел?»

Ходили аистята вокруг да около, ходили, да и договорились:

первому утром лететь на болото, второму — на пруд.

Говорят, аистята так до сих пор и летают — то на болото, то на пруд, то на пруд, то на болото. Ищут что-то. А что?

Однажды в некотором доме, на недалекой улице, у Лени-матушки родился сынок Лентяюшка. Лень-матушка не ерепенится, потихоньку на подушке-душке ленится. А сынок Лентяюшка напропалую трудится, не остудится: на печи протирает кирпичи.

К таким-то приятным хозяевам и гости хорошие. Мыкались неприкаянно по белому свету три дружка закадычных — Голод, Холод да Пустодуй. И совсем уж было пропали, как вызнали нечаянно про Лень-матушку да сынка её Лентяюшку. А вызнали, обрадовались — дальше некуда. Вот она и крыша над головой!

Непрошеный гость норовит хозяином стать. Пустодуй без спросу двери рванул, окна напрочь выбил, по углам зашнырял. Тесно показалось. Лень-матушку вместе с подушкой-душкой в окно выкинул, Лентяюшку с печи спихнул, да и ну по полу катать, приговаривать:

— А где моя доля забавы? — не утерпел Холод. Да и ну Лентяюшку щипать-пощипывать, приговаривать:

Тут и Голод раззадорился, хвать Лентяюшку за живот, да и ну припевать-приговаривать:

Кое-как выдрался Лентяюшка из рук веселых дружков, и откуда чего взялось! Дрова рубит, огонь в печке голубит, капусту режет, пшено моет, тесто замешивает, приговаривает:

Несут и несут царевне Ладушке богатые подарки женихи из дальних и ближних сторонок, а царевна Ладушка от подарков отказывается, говорит:

— Подарки хороши, да не для моей души. Что мне делать в чужедальней сторонушке? Буду я там скучать по родному солнышку, по теплому подсолнышку, по веселому одуванчику!

А как женихам быть? И сказать бы, что и сторонка невесты приятна, можно бы и здесь остаться, да язык на такие слова не поворачивается. B своем-то царстве-государстве жить хозяином, а в чужом — гостем. А гостю одна доля — на дверь смотреть. Не пора ли, гостенёчек, и домой?

Оттого женихи ещё богаче подарки несут. Вдруг какой и соблазнит Ладушку, пойдет она за ним в чужедальнюю сторонушку чужедальние утехи искать.

А Ладушка смотрит на богатые подарки, вздыхает: «Подарки-то хороши, да не для души. Ни тебе солнышка, ни тебе подсолнушка, ни тебе одуванчика».

И вдруг слуга эдак брезгливо, двумя пальчиками, подает Ладушке печатный пряник. Понимай так: слуга и не взял бы этого пряника, да глупый девичий приказ все подарки подряд нести заставляет. Выходит, не его, слуги, воля дешевый деревенский пряник показывать на посмешище чужедальних женихов.

А царевна как глянула на пряник, вспыхнула маковым цветом: «Родной пряник-то! Свой!» И торопится:

— А где хозяин пряника?

Дальние да ближние женихи переглянулись, усмехнулись. Видать, позабавиться хочет царевна с деревенщиной!

А хозяин пряника тут как тут. Не Иванушка, а прямо печатный пряник — в липовых лапоточках, в пестрядинных штанах, в ситцевой рубашечке. Да ещё нахально к женихам придвигается. Таким-то пряником — и в калашный ряд?

— Это что ещё за пырей? — отодвинулись женихи от ситцевой рубашечки.

— Не пырей, а одуванчик, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Это что ещё за чертополох? — отодвинулись женихи от пестрядинных штаников.

— Не чертополох, а подсолнушек, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Это что ещё за лопух? — отодвинулись женихи от липовых лапоточков.

— Не лопух, а красно солнышко, — взглянул Иванушка на Ладушку.

— Эк, вознесся! — закипятились женихи. — Сейчас мы тебя на свое место поставим!

— Да я не о себе, я о невесте! — ясным голосом сказал Иванушка. — А разве не так? Да и то! Дома у себя она — солнышко, а в чужедальней сторонке — подорожничек.

Вскочила царевна Ладушка со скамеечки, захлопала в ладоши:

— Сказано — сделано! Поставили женихи тебя, Иванушка, на своё место! Быть тебе для меня и одуванчиком, и подсолнушком, и красным солнышком!

Что женихам делать? Не хотели, а забрали свои богатые подарки да и разъехались по своим дальним и ближним сторонкам.

Пробиралась Лисичка по березничку, глядь-поглядь, Медведь валяется около своего плетня, пристанывает. Шуба в клочьях, на лбу шишка, скула набок.

— Что с тобой, Мишенька? — полюбопытствовала Лисичка, а сама за плетень нос тянет, узнать, на месте ли амбар.

Амбар оказался на месте. А щеколду откинуть — для Лисички не задача. Поэтому поуспокоилась, переспросила:

— Что с тобой, Мишенька, где ж тебя так отполировали?

— А на пасеке, — простонал Медведь. — Позавчера ходил — ничего, вчера ходил — ничего, а нынче на кол напоролся. Ни встать, ни сесть, ни дух перевесть.

«И чего старик пасечник совсем не прибил его?» — подосадовала Лисичка и наставительно сказала:

— Знать бы надо Мишенька: на первый раз прощается, на второй — предупреждается, на третий — запрещается. Два разочка бы сходил, а на третий — на лавочке бы посидел, песенку бы спел. А сама через плетень да к амбару. Щеколду в сторону, да к бочке с яблочным соком, да за лосятинку. Вскоре и песенку заиграла.