Мстислав Русинов - Друзья поневоле, или Забавные истории заброшенного дома

В определённой мере вышесказанное относилось и к нашим друзьям. В целом, всё сборище изображало какую-то сложную смесь из вальса-бостона, рок-н-ролла, твиста, мазурки, шаманских танцев и украинского гопака. Пожалуй, «пляска святого Витта», а то и приступ эпилепсии стоя, были бы ничто по сравнению с этой вакханалией.

Наконец, у граммофона кончился завод и, издав последний протестующий заунывный звук, как перегоревшая электропила, пластинка остановилась. Кончился завод и у танцоров. Одна лишь Цыпа ещё пыталась остаться в романтическом тумане танца, перейдя на плавные взмахи крыльями и длинные па, — в гордом одиночестве.

Немного отдышавшись, все расползлись по своим углам. Вечеринка явно прошла с успехом. День заканчивался.

Хомо, лёжа на диване и открыв последнюю банку пива, в самом благодушном настроении тихохонько напевал:

Наверное, песенка всем понравилась, потому что даже Цыпа не сделала никакого замечания. Под эту песенку все обитатели дома сначала задремали, а потом и крепко уснули.

Да уж! Результаты вчерашней вечеринки и всеобщего обжорства были поистине катастрофическими. Вместо ожидавшихся солидных многодневных припасов в наличии оставалось лишь несколько жалких пакетиков с крупой, пара банок сухого консервированного корма для собак и кошек да одна банка сгущённого молока.

Цыпа, ещё не полностью очнувшаяся от наркоза танцевально-романтических грёз, томно позвала Кока:

— Кок, почему ты не несёшь мне завтрак? Все приличные мужья по утрам приносят завтрак в постель, — я сама видела это в кино.

Но ни завтрака, ни ответа она от Кока не дождалась.

Хомо открыл банку корма для собак, но Мура и Сержант лишь слегка попробовали его и особого восторга не выразили, — колбасой там даже не пахло. Для себя Хомо открыл банку сгущённого молока и, поставив её на пол, начал усиленно черпать сгущёнку погнутой ложкой. Сержант тоже выразил к сгущёнке неподдельный интерес и, не очень вежливо оттерев Хомо в сторону от банки, тщательно её вылизал.

Цыпа и Кок шустро клевали пшено, а Крыс ускоренно поглощал гречку из утащенного накануне под пол пакета.

— Подальше положишь, — поближе найдёшь, — бурчал он.

Ворон лениво спустился вниз, поклевал собачьего корма, что-то проворчал про качество современных продуктов и опять забрался наверх — листать свой телефонный справочник. Так прошло довольно много времени.

— Эх! Как-то не так мы все живём, — вдруг ворчливо буркнул Ворон.

— Почему не так? — возразил Крыс. — Я вот очень хорошо в своём подвале живу. Тихо, спокойно. Вот если бы ещё не этот настырный фокстерьер, так и вообще бы… Мне такая жизнь нравится. Это же моя жизнь, — что хочу, то и делаю…

— «Хочу — не хочу», — да не то всё ворочу, — насмешливо заметил Ворон. — Сами себе крылья подрезаем.

— А если у меня и крыльев-то нет, так что же мне делать? Вон хвост и тот оторвали… — неуверенно заспорил Крыс.

— Не видишь ты, Крыс, перспективы из-под своей половицы, — гнул своё Ворон. — Нет в тебе полёта. Вот мои птичьи сородичи в Париже, так те тоже чёрт те как живут. А сами виноваты. Про них даже один тамошний поэт написал. Вот, послушай, — называется «Птицы в Париже».

— Да, птицам — мигрантам хорошо, — они, приотдохнув на чистых, незасеянных полях своих недоразвитых стран, могут и снова в Париж прилететь. А там тебе и подкормку раздают, и помойки богатые и, опять же, свободное варенье, — с завистью грустно сказал Крыс.

— Птицы-то птицы, а всё равно не хотят ничего менять в своей жизни: и ленятся, и боятся, — закончил дискуссию Ворон.

Все удручённо замолчали.

Однако, уже через минуту тишину нарушил Хомо:

— Послушай, Сержант! Я же вам уже как-то рассказывал, что моим коронным номером было обойти зрителей со шляпой, — много чего дают. Может, нам и сейчас попробовать, а?

Чувствовалось, что Хомо понравилось ходить в сопровождении Сержанта, — как-то это было надёжнее. Но Сержант воспринял идею без щенячьего восторга и поморщился. А вот Крыс оживился и, гордо посмотрев на Муру, сказал:

— А можно и я с вами? Может, и мне чего-нибудь дадут.

— Сиди уж, Крыс! Ты и так в каждой бочке затычка, — осадил его Кок.

— Хомо, а я могу вам даже подходящую табличку надписать: нацарапаю, как курица лапой, — хихикнула Цыпа, оживившаяся от открывающейся перспективы пополнения слегка истощившихся запасов провианта.

— А что! Это топ — гениальная мысль. Будете беженцами — погорельцами, — с довольным видом поддержал Кок, которому, как всегда, опять страшно хотелось есть.

Со своей полки Ворон прокаркал, не то в шутку, не то всерьёз:

— Да ты, Хомо, с этой своей тросточкой и цилиндром можешь изображать и слепого с собакой — поводырём.

Возможный текст таблички на груди у Хомо явно разбухал прямо на глазах, но в конечном счёте Цыпа, с некоторым трудом освежив в памяти буквы алфавита, вкривь и вкось нацарапала следующие душераздирающие строки: «Слепой — беженец — погорелец. Помогите коль не можете».

Последняя фраза вызвала у всех присутствующих некоторые смутные сомнения, но ничего получше они придумать не смогли, да и некогда было. Сам же Ворон с высоты своей Сионской горы мудрецов, как ни крутил головой из стороны в сторону, но разглядеть Цыпины закорючки не смог.