Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно

— А ну, проси! — настаивал он, и Его Величество встал на задние лапы.

— Лапу! — приказала Сильвия, и Его Величество послушно подал лапу. Короче говоря, уединенная церемония проводов наших путников до границ Собакленда превратилась в сплошную беззаботную игру!

— Увы, меня ждут дела! — произнес наконец венценосный Пес. — Мне пора возвращаться. Провожать вас дальше я не могу, — добавил он, взглянув на часы, свисавшие на цепочке с его ошейника, — даже если бы здесь где-нибудь поблизости бегала кошка!

Дети почтительно попрощались с Его Величеством и двинулись в путь.

— Ах, какой это милый песик! — воскликнул Бруно. — Нам далеко еще, Сильвия, а? Я ужасно устал!

— Не очень, милый мой! — мягко отвечала Сильвия. — Видишь сияние — вон там, за деревьями? Я просто уверена, что это и есть ворота Сказколандии! Они все из золота — так мне рассказывал папа — и сверкают ослепительным блеском! — мечтательным тоном продолжала она.

— Они так и сияют! — заметил Бруно, прикрыв глаза ладошкой; другой рукой он крепко держал за руку сестру, так что можно было подумать, будто он удивлен ее странным поведением.

Бедная девочка шла как во сне; ее большие выразительные глаза были устремлены вдаль, а дыхание то и дело прерывалось от радостного предвкушения чего-то светлого. Благодаря особому внутреннему свету я понял, что в моей маленькой подруге (мне очень нравилось видеть в ней именно подругу) совершается огромная перемена и что в маленькой Фее Чужестрании просыпается натура обитательницы Сказколандии.

Бруно пережил эту перемену немного позже, но она успела завершиться в обоих детях еще до того, как они приблизились к золотым воротам, пройти через которые я не смог бы ни за что на свете. И мне оставалось только стоять у обочины и глядеть вслед двум милым малышам, которые исчезли в золотых воротах, и те с грохотом захлопнулись за их спинами.

…Боже, какой грохот! Никогда не слышал, чтобы дверца буфета так хлопала, — заметил Артур. — Наверное, что-то неладное с петлями. Впрочем, вот тебе пирог и вино. Не забудь, за тобой еще десятый сон. Тебе решительно пора отправляться в постель, старина! Ни на что другое ты сейчас просто не годишься. Готов поручиться: Артур Форестер, доктор медицины.

Тем временем я опять почти проснулся.

— О нет, только не сейчас! — взмолился я. — Я ведь уже не сплю, как видишь. К тому же до полуночи еще далеко.

— Ну, в таком случае я тебе кое-что расскажу, — примирительным тоном отвечал Артур, довольный тем, что подал мне на ужин именно то, что сам же и прописал. — Да, еще не полночь.

Мы поужинали, точнее — пополуночничали, не обмолвившись ни единым словом. Видно было, что мой старинный друг сильно нервничает.

— Посмотрим, какая нынче ночь! — проговорил он, отдергивая шторы на окне, вероятно, просто для того, чтобы сменить тему. Я тоже подошел к окну и стал возле него, не нарушая странной тишины.

— Когда я в первый раз заговорил с тобой о…. — начал Артур после долгой, томительной паузы, — ну, когда мы впервые поговорили о ней — кстати, тему разговора предложил ты сам, — мое положение в обществе не оставляло мне ничего иного, кроме возможности почтительно любоваться ею издали. Я подумывал было о том, чтобы уехать куда-нибудь в другое место, чтобы лишить себя малейшей возможности видеться с ней. Это казалось мне единственным шансом сделать хоть что-то полезное.

— И ты считаешь это разумным? — удивленно спросил я. — Навсегда лишить себя всякой надежды?

— Да ведь лишаться-то было нечего, — грустно отвечал Артур. В глазах у него блеснули слезы; он поглядел на полуночное небо, на котором сияла одна-единственная звезда — знаменитая Вега; ее величавые лучи гордо пробивались сквозь проплывающие по небу облака. — Она для меня — словно звезда: яркая, сверкающая, чистая, но — бесконечно далекая!

Он опять задернул шторы, и мы вернулись на прежнее место перед камином.

— А сказать я собирался тебе вот что, — напомнил он. — Я буквально сегодня вечером узнал об этом от моего адвоката. Не стану вдаваться в детали этого дела, но его исход далеко превзошел все мои ожидания, так что я теперь настолько богат (ну, или вот-вот стану), что со спокойной совестью могу предложить руку и сердце любой леди, даже если она — бесприданница. Я весьма сомневаюсь, что за ней что-нибудь дадут: насколько мне известно, Граф беден. Но у меня теперь с лихвой хватит нам обоим, даже если здоровье начнет подводить.

— Ну, что ж, желаю безмятежного семейного счастья! — воскликнул я. — И что же, ты переговоришь об этом с Графом уже завтра?

— Ну, пока что нет, — отвечал Артур. — Он относится ко мне по-дружески, но я и думать не смею о чем-либо большем. А что касается леди Мюриэл, то, сколько я ни пытался, я пока что не смог разобраться в ее чувствах ко мне. Если это и любовь, то она очень умело ее скрывает! Нет, ничего не поделаешь, придется подождать!

Я не захотел давить на своего друга и давать ему какие-нибудь советы; я понял, что его суждения куда более продуманны и взвешены, чем мои собственные, и мы без лишних слов расстались. Каждый был поглощен своими мыслями и житейскими заботами.

А на следующее утро пришло письмо от моего адвоката, сообщавшего, что мне необходимо ехать в столицу, что уладить одно важное дело.

Дело, ради которого мне пришлось вернуться в Лондон, задержало меня на целый месяц. И лишь настойчивые советы моего врача заставили меня бросить все дела и опять ухать в Эльфстон.

Артур за весь этот месяц прислал мне одно или два письма, но ни в одном из них ни словом не упоминалось о леди Мюриэл. Признаться, нельзя сказать, чтобы я захворал от столь упорного молчания: мне казалось, что такое поведение вполне естественно для влюбленного, который, упиваясь победной песнью «Она моя!», звучащей в его сердце, боится омрачить свое счастье холодными фразами письма и просто ждет меня, чтобы самому поведать мне обо всем.

«Да, — подумал я, — я должен услышать эту триумфальную песнь из его уст».

В тот вечер, когда я опять приехал в Эльфстон, у нас была масса других важных тем; к тому же я, устав после долгой поездки, пораньше отправился в постель, так и не узнав сердечных секретов своего друга. На следующий день, когда мы опять разговорились после обеда, я сам вернулся к волновавшему меня вопросу:

— Ну, друг мой, а что же ты ничего не рассказываешь мне о леди Мюриэл и о том, когда настанет день твоего счастья?

— День счастья, — неожиданно грустным тоном отвечал Артур, — откладывается на неопределенное будущее. Оказывается, мы, точнее, она должна получше узнать меня. К тому времени я тоже надеюсь получше узнать мою душеньку. Но я не отважусь заводить разговор о браке до тех пор, пока не увижу, что на мою любовь отвечают взаимностью.