Ирина Краева - Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»

На это Ворон подумал: «Ну уж, дудки!» И полетел отдать распоряжение подменного мальчишку напоить зельем, отбивающим память — пусть до поры дрыхнет. «А вот чья душа во флакончике томится — это любопытно, — думал Ворон. — Кого же это не пощадил лихой старичок, а? Чью же это жизнь он так низко ценит? Ведь знает, что тому, чья душа у Ния в коллекции, ох как несладко живётся: кошмары снятся, кости болят, голова не соображает, душа ноет. В любую секунду он, разозлившись, кокнет флакончик — и ты уже мёртв». Так думал Ворон, улетая из покоев Ния по длинному, тайному коридору, известному только самым приближенным к злодею.

Стены коридора состояли из сотен ячеек, закрытых стальными дверцами с кодовыми замочками. Именно здесь находилась коллекция Ния: флаконы с закупоренными душами его рабов, называемых в народе нечистью. Именно сюда приходил по ночам Ний, открывал тот или иной ящичек и доставал подвластную ему душу. На мониторе, загорающемся сразу, как открывалась дверца, он читал длинный список прегрешений, которые числились за этой душой, и наслаждался, узнавая о глупости, грубости, подхалимаже, предательстве. Список грехов обычно составлял Ворон. За хорошую плату он приписывал гадости. Если же тот, чья душа попадала в коллекцию Ния, не платил пернатому звонкой монетой, Ворон терял вдохновение и список получался невелик, а это приводило Ния в неистовство. Он презирал всех гадких злоденцев за их гадостные дела, но ещё больше злился, когда этих дел было мало. Читая сотворенные Вороном характеристики своих рабов, Ний все больше убеждался, что он — самый лучший на свете и только он — самый умный — должен карать подвластных ему существ. А тот, кто еще не подвластен, должен вскоре стать его рабом во что бы то ни стало. От гнева его железное лицо с застывшей гримасой отвращения накалялось, и с него стекали огненно-красные капли расплавленного металла. И любая душа во флаконе вскипала от одного злобного взгляда, направленного на неё. А у того, кому когда-то принадлежала душа, как бы далеко он ни находился от злополучного места, начинался жар, и температуру не мог сбить ни лёд, ни аспирин.

Вчера в этой коллекции появился новый изумрудный флакон с бедной, беззащитной душой. «Чьей? Чьей? Чьей? — Стучало в голове у Ворона. — Впрочем, не все ли мне равно? Если я не хочу стать ужином, пора подумать о пластической операции и пересадке перьев. Кем же стать — голубем, жар-птицей, курицей? Хм».

— Я думал, тебя уберегу от служения Нию, и мы заживем как прежде, — говорил Лиходеич, кладя примочку из чистотела на горящую рану Тима. — Да, вижу, не смогу. Да и ты брата в беде не оставишь. Ты боль Дана за километры почувствовал. Половину из неё на себя принял. — И хорошо, — едва выговорил сквозь сжатые зубы Тим, — иначе он бы не вынес. Я, дедушка, спасать Даньку пойду. А ты мне поможешь?

— Ох, хляби небесные, топи болотные! Вот что значит — леший, порода паршивая! — Лиходеич залпом осушил литр настоя валерьянки. — Да не могу я с тобой идти, Тимочка. Я сам себя страшнее всех наказал — что не могу свои ошибки сам исправить. И хотел бы, да не могу.

— Почему?

— Я свою душу злодеям отдал — в зелёном флакончике. А твоя-то посмотри — вот она, свеженькая, как роса, чистая, как вода в реке Ледянке, — Лиходеич бережно достал из-за пазухи фиолетовый флакончик, осторожно взболтнул искорки, и спрятал обратно. — Пока у меня есть время, пока Ний не узнал о подмене, я должен отдать твою душу родной матери. Только материнская любовь сохранит душу своего ребёнка в целости и сохранности. Я должен успеть донести флакончик и повиниться перед ней, — Лиходеич деловито посмотрел на часы. Каждая минута на счету. — Как только Ний узнает про обман, нам конец!

— Как же я спасу брата? Как я спасу Даньку один? С чего начинать? — У Тима разгорелись зелёные глаза.

— Для того, чтобы вызволить брата и снять с него и себя клеймо чёрной силы, тебе нужно найти вечный огонь Знич.

— И где же он горит, дедушка?

— Знич горит на Вечном Дубе. Вечный Дуб стоит в Вечной Роще. А она находится между Явью — реальной жизнью — и Навью — страной ушедших от нас. Между жизнью и смертью.

— Но как мне попасть между жизнью и смертью?

— Тебе, мой мальчик, не раз придется оказаться между жизнью и смертью. Насчет этого ты не бойся, — невесело усмехнулся Лиходеич и полез в нетопленую печку. — Где же это она? А вот! Держи Неугасимую свечу, — протянул он Тиму небольшой, оплывший огарочек. — Подпалишь её от Знича, она сама пламя сохранит.

— Скажи, куда мне идти?

— Дорога всегда начинается вот здесь, — и Лиходеич приложил ладонь к сердцу Тима. — Твоя дорога началась с любви к брату. Помнишь, я говорил: когда человек выбрал правильный путь, считай, он треть пути одолел, когда человек идёт по пути и не сворачивает, конец пути к нему сам бежит. Запомни, Тимочка!

Тим зашнуровал кроссовки и застегивал уже карабин у рюкзака, перебросив его широкую лямку через правое плечо.

— Вот только времени у тебя в обрез, — продолжал Лиходеич. — Сейчас на дворе последний месяц лета. Как только жаворонки унесут тепло, яд клейма совсем отравит кровь Дани, и он превратится в одного из злоденцев. Этот яд может влиять и на тебя, раз и на твоём плечике чертополошная отметинка нарисовалась. Запомни: есть твоя душа — чистая и горячая. А если ты почувствуешь в ней зло, если тебя одолеет обида и злость, знай, это действует яд, и постарайся ему не поддаваться. Нужно управиться до осени. А что если ты не успеешь? — Лиходеич задумался, примолк. — Знаешь что, иди-ка ты к Числобогу. Может, он что-нибудь придумает. Он мой добрый товарищ. Я тебе план начерчу, — и Лиходеич в один миг нацарапал гвоздём на берёсте путь до Числобога.

…Лиходеич и Тим вышли из родной избушки, не зная, вернутся ли когда-нибудь в неё, не ведая, в последний раз или нет видят друг друга.

Лиходеич разломил круглый каравай на две части и большую протянул Тиму:

— Возьми, Тимушка, Лучшую долю. Тебе она обязательно пригодится.

Тим вдохнул кисловатый аромат хлеба, сытный запах проклюнувшихся за ночь подосиновиков и запах намокшей крыши родного дома. Накрапывал утренний Дождик, тихонько рассказывая какие-то важные новости лешему. Лиходеич запрокинул голову, капельки попали ему на губы, он их слизнул, причмокнул. Он как будто к чему-то принюхивался или прислушивался. Тим, немного озябший, не отрывал от Лиходеича взгляда. И Лес тоже прислушивался к рассказу Дождя. Ели предостерегающе подняли зелёные лапы, усмиряя шорохи Травы, вздохи Реки. И птицы, которым пришла пора здороваться с Новым Днём, задержали горошинки Песни в клювах. Они понимали друг друга, у них был Общий язык. И Тиму стало грустно, что Лес обиделся на него и лишил понимания общего разговора. Наконец, Лиходеич заговорил: