Александр Афанасьев - Заветные русские сказки

– Сделай милость, не дерись, ведь я тебе ничего не сделал! – а сам ну пятиться вон из избы.

На беду, нога разулась, и мужик при выходе прихлопнул оборку дверью и упал.

– Батюшка, отпусти! Не держи меня, право слово – ничего тебе не сделаю!

Богатый купец часто зазывал к себе всяких людей, поил, кормил, угощал; только коли кто скажет ему противное – того непременно поколотит. Раз зазвал он к себе ямщика. Тот отпряг лошадей, вошел в хоромы и после долгого угощения сказал:

– Довольно, хозяин! Мне пора ехать.

Купец давай его бить, так что ямщик едва вырвался и стал запрягать лошадей. Купец за ним. Ямщик нарочно начал дугу вкладывать кольцом назад. Купец закричал:

– Не так вкладываешь!

А ямщик давай его бить да приговаривать:

– Не твое дело указывать! Не твое дело указывать!

Один мужичок охотник был драться; зазвал к себе в гости мужика, велел хозяйке собрать на стол, велит гостю садиться за стол. Тот отговаривается:

– Что ты Демьян Ильич, беспокоишься напрасно?

Демьян Ильич ему плюху, да и по щеке, и говорит:

– В чужом доме хозяина слушай!

Тому нечего делать, сел за стол, потчует его; он ест. Хозяин начал рушать хлеба много. Мужик и говорит:

– Куда ты, Демьян Ильич, столько хлеба нарушиваешь?

Демьян Ильич и другу́ ему чику.

– Не указывай, – говорит, – в чужом доме! Делай то, чего хозяин велит.

Мужик не рад стал: ежели потчует – не ест, не слушает Демьяна. Тот его бьет да приговаривает:

– В чужом дому хозяина слушай!

На эту пору ниоткуда возьмись – другой детина, только в невзрачной лопотине, а парень бойкий, без спросу отворяет ворота, заезжает в ограду; а Демьян вышел на крыльцо, кланяется:

– Милости просим, милости просим! – Охота и этого побить!

Детина – неробкий, снимает шапку и говорит:

– Извини, Демьян Ильич, я не спросился – заехал.

– Ничего, ничего! Милости просим в избу.

Детина вошел. Хозяин и его садит за стол, жене велит ставить ествов, нести хлеба, так и потчует! А детина ест да ест, не перечит. Демьян сколько ни бился – детина ни в чем не перечит: не удалось ему ударить.

Он и пошел на проделки, вынес хорошее, самое лучшее платье, говорит детине:

– Скидай то, надевай вот это!

Думает сам: «Ужо-де отпираться станет, я его выколочу». Детина не прекословит, надевает. Демьян то, другое подсунет; детина все не спорит.

Вывел хорошую лошадь, обседлал в лучшее седло, надел добру узду и говорит детине:

– Садись на мою лошадь; твоя-то худая!

Ужо да не станет ли перечить?

Детина сел. Демьян велит ехать; тот молчит, понужнул лошадь, выехал из ограды и говорит:

– Прощай, Демьян! Не черт пихал, сам попал!

И уехал – поминай как звали: только и было!

Демьян посмотрел вслед, хлопнул руками, да и сказал:

– Ну, видно, нашла коса на камень! Дурак же я – хотел побить, да лошадь и пробил!

Может, лошадь-то со сбруей-то сот полуторых стоила.

Жил-был барин; вышел однажды на базар и купил себе канарейку за пятьдесят рублей. Случилось быть при этом мужику; пришел мужик домой и говорит своей бабе:

– Знаешь ли что, жена?

– А что?

– Ходил я сегодня на базар; там был и барин, и купил он себе малую пташку – пятьдесят рублей заплатил. Дай-ка я понесу к нему своего гусака: не купит ли?

– Понеси!

Вот взял мужик гусака и понес к барину. Приносит:

– Купи, барин, гусака.

– А что стоит? – спросил барин.

– Сто рублей.

– Ах ты, болван!

– Да коли ты за малую пташку не пожалел пятидесяти, так за эту и сотня дешево!

Барин рассердился, прибил мужика и отобрал у него гуся даром.

– Ну, ладно, – сказал мужик, – попомнишь ты этого гусака!

Воротился домой, снарядился плотником, взял в руки пилу и топор и опять пошел; идет мимо барского дома и кричит:

– Кому теплы сени работать?

Барин услыхал, зовет его к себе:

– Да сумеешь ли ты сделать?

– Отчего не сделать; вот тут неподалечку растет теплый лес: коли из того лесу да выстроить сени, то и зимой топить не надо.

– Ах, братец, – сказал барин, – покажи мне этот лес поскорее.

– Изволь, покажу.

Поехали они вдвоем в лес.

В лесу мужик срубил огромную сосну и стал ее пластать на две половины; расколол дерево с одного конца и ну клин вбивать, а барин смотрел, смотрел, да спроста и положил руку в щель. Только он это сделал, как мужик вытащил клин назад и накрепко защемил ему руку. Потом взял ременную плетку и начал его дуть да приговаривать:

– Не бей мужика, не бери гусака! Не бей мужика, не бери гусака!

Уж он его дул, дул! Вволю натешился и сказал:

– Ну, барин, бил я тебя раз, прибью и в другой, коли не отдашь гусака да сотню рублей в придачу.

Сказал и ушел, а барин так и пробыл до вечера: дома-то поздно хватились его, да пока нашли да из тисков высвободили – времени и многонько ушло!

Вот барин захворал, лежит на постели да охает; а мужик нарвал трав, цветов, обтыкался ими кругом, обрядился дохтуром и опять идет мимо барского двора и кричит:

– Кого полечить?

Барин услыхал, зовет его:

– Ты что за человек?

– Я дохтур; всякую болезнь снимаю.

– Ах, братец, пожалуйста, вылечи меня!

– Отчего не вылечить? Прикажи истопить баню.

Тотчас вытопили баню.

– Ну, – говорит мужик барину, – пойдем лечиться; только никого не бери с собой в баню, бойся дурного глаза!

Пошли они вдвоем в баню; барин разделся.

– А что, сударь, – спрашивает дохтур, – стерпишь ли, коли в этаком жару начну тебя мазью пачкать?

– Нет, не стерпеть мне! – говорит барин.

– Как же быть? Не велишь связать тебя?

– Пожалуй, свяжи.

Мужик связал его бечевою, взял нагайку и давай валять на обе корки. Уж он валял, валял, а сам приговаривал:

– Не бей мужика, не бери гусака! Не бей мужика, не бери гусака!

После, уходя, сказал:

– Ну, барин, бил я тебя два раза; прибью и в третий, коли не отдашь гусака да двух сотен рублей на придачу.

Барин еле жив из бани вылез, не захотел ожидать третьего раза и отослал мужику и гусака и двести рублей.

Жил-был купец; у него был сын. Вот однажды посылает он сына в нижние города товары закупать и на прощанье наказывает:

– Смотри же, сынок, будь умен да рассудлив, с рыжим да с красным не связывайся!

Поехал купеческий сын в путь-дорогу. День-то был морозный; вот он прозяб и заехал в кабак обогреться; входит – за стойкою сидит рыжий целовальник.

– Налей-ка мне, – говорит ему купеческий сын, – стакан доброй наливки.

Выпил стакан наливки, и больно пришлась она ему по вкусу:

– Вот наливка, так наливка! Ста рублев стоит! Налей-ка еще.

Выпил в другой раз – еще лучше показалась:

– Ну, брат, этот стакан двух сот стоит.

А целовальник себе на уме: какую цену сказывал купеческий сын, ту и на стенку записывал. Пришло дело до расчета.