Сергей Черепанов - Кружево

Веселый стал, давно его таким не видали. Будто и не пороли его, жилы из него не тянули, а на самом деле дорогие гостеньки прибыли.

Подозрения-то все же шевелились у Барышева в душе, не бывало еще, чтобы поротый-битый в гости звал, но Овсей Поликарпыч поручился:

— Блажной он. А ничего супротив тебя не посмеет.

В ту пору он не вспомнил, небось, как Онисим предупреждал его, когда посошок-то показывал...

На всякий случай Барышев охрану поставил к кладовой Овсея Поликарпыча и на улице, у волостного правления.

Вся стая карателей заняла дом Онисима. Барышева и Овсея Поликарпыча усадил он на самое почетное место — в передний угол, под иконы, дескать, где бог, там и власть. Остальных отрядников — по лавкам, по скамейкам, кого куда. Окна ставнями закрыл. Ворота на замок. Убедил Барышева: никто с улицы не подглядит, никто лишний во двор не заглянет.

После этого Барышев-то совсем перестал сторожиться.

А кабы догадался, какую черту собирается подвести в своей жизни Онисим, то проклял бы тот час, когда в первый раз мужика плетью ударил.

Между тем Овсей Поликарпыч уже прикинуть успел, чем после казни Онисима поживится да как при Барышеве волостным старшиной станет.

Никого из карателей не обнес Онисим, всем по большому ковшу медовухи налил, а Барышеву и Овсею Поликарпычу особо — в туеса расписные.

Потом встал посреди избы, оперся на посошок.

— Хочу вам, гости, слово молвить, чтобы знали вы, что к чему...

— Говори, да поскорее, — распорядился Барышев. — Загуливаться-то нам у тебя недосуг.

— Не пришлось бы вам меня спрашивать и допрашивать — и на порог бы я вас к себе не пустил. Пришлые вы. Чужие. Кто знает, где народились: то ли в логове волчьем, то ли в гнезде змеином? И потому, пока вы над людьми гали́лись, а меня пытали, молчал мой посошок...

— Ты чего мелешь, мужик? — заорал Барышев, хватаясь за шашку.

— За то меня народ не осудит, — сказал Онисим в ответ да после того и стукнул посошком по столу.

Грохнуло в избе.

Из ковшей с медовухой выплеснулся жаркий огонь. Охватило полымем пол, потолок, стены и окна.

Никуда не выйдешь, не выскочишь...

Только на самого Онисима ни искры не упало.

А он еще раз посошком-то стукнул. И не стало его: на том месте, где он стоял, лось вздыбился, протрубил на всю мочь. И потолок сразу рухнул. И вырвался столб огня наружу, в ночное небо.

Потом люди видели, как вымахнул сквозь пламя и дым старый лось, с закинутыми назад рогами, как остановился он на обочине зеленого лога, поглядел на пожарище печальными глазами, да и побрел в лес...

Тем временем с другого конца деревни вошел в улицу отряд красных партизан. На подворье Онисима застали партизаны лишь раскаленную золу да головешки.

Вот теперь и смекай сам: кто же он такой, тот лось-то, и зачем он на кострище приходит?

Каждый человек по-своему живет: один как пустоцвет — ни тепла от него, ни пользы; а другой — краше радости не знает, кроме заботы да работы для людей...

Когда-то был у нас в деревне мужик Ефим Буран.

Жил — беднее некуда, с хлеба на воду перебивался. А ребятишек у него росло, как цыплят: Тишка да Гришка, Ванька да Манька, Петька да Федька, Еремка да Семка, Нюрка да Стюрка, Епишка да Мишка — всех не пересчитаешь.

К этакой-то ораве возьми да и родись еще один.

Ну, мужик не вытерпел, взвыл:

— Ох, ты, бедная моя головушка! Что теперь делать?

Жена уговаривать его стала: ты-де, отец, не тужи! Как-нибудь вырастим!

В это самое время под окнами проходила какая-то бабка: то ли нищенка, то ли прохожая. По обличью, видать, не наша: у нас бабы в платках ходили, а на этой вместо платка — шапочка, мелким бисером шитая.

Услышала она, как Ефим над своей долей горюет, зашла в избу и спрашивает:

— Уж не умер ли у тебя кто-нибудь? Может, помочь надо?

— Какое там! Хуже! Новый парень родился, — сказал мужик.

— Вот те раз! Так чего ты ревешь?

— А чем я его кормить буду? Козы нет, коровенки вовсе не бывало. Вместо молока своих слез дитенку не дашь.

Посмотрела на него прохожая, головой покачала:

— Сама вижу, какая у тебя семья. Ну, ладно, будет тебе корова.

— Уж не ты ли мне ее подаришь?

— А хотя бы и я.

— Сама по миру шляешься!

— Ты подожди, мужик, ругаться, лучше выйди во двор, посмотри да успевай сено запасай.

Ефим, хотя и не верил, а все же шапку надел и вышел. Верно, в пригоне корова стоит, зеленую траву жует. Почуяла хозяина, замычала, вроде спрашивает: почему меня никто доить не идет?

А прохожая тем временем подошла к мальчонке и в пеленки его потеплее укутала:

— Вот теперь ты будешь моим внучком.

Сказала так-то, пчелкой обернулась и улетела.

Вернулся Ефим со двора рад-радешенек, хотел бабке в ноги поклониться, да поди-ко ее теперь разыщи, разузнай, кто она такая.

На второй день сплел мужик для сына коробушку из бересты, мягкого моху в нее положил, сверху гусиным пухом прикрыл. Лежи, парень, через соску молоко посасывай да расти!

Только одна забота у мужика и осталась: как сына назвать?

Жена хотела назвать Николаем в честь Николая-угодника. Но Ефим на жену зашумел:

— Сколь на свете живу, ни разу не видал, кому бы Николай-угодник хоть чем-то помог! Давай-ко дадим парню простое имечко: Тимофей. Ежели хорошим человеком вырастет, то и с простым имечком проживет.

Ну, так и назвали: Тимофей!

После того лет, наверно, двенадцать прошло. Ефим сильно постарел, стал глазами слабеть, на ногу прихрамывать.

Тут ему сынок и пригодился.

Обопрется старик о его плечо, тихонько ходит по деревне. А уж где на родничок за свежей водицей сбегать, в бане веником попарить, спину скипидаром натереть — парню прямо замены нет. Да и не только отцу Тимошка помогал. Одному мужику пашню заборонить поможет. Другому из поскотины коров пригонит, лошадь в ночном пасет. Третьему надо побывать в соседней деревне, а дома остаться некому — позовут парнишку. Без хозяев он все, как надобно, сделает, со скотиной управится, за оградой подметет, даже в огороде ни одной грядки не политой не оставит.

В деревне мужики и бабы на него нарадоваться не могли: вот так сынка Ефим Буран вырастил, все бы такими были!

Наши деревенские богачи начали Ефима уговаривать отдать им Тимошку в работники. У парня всякое дело спорилось, значит, против других-то батраков он много выгоднее.

Но Ефим парнишку берег.

— Любого, — говорит, — сына в работники берите, а этого не дам. Пусть растет, еще успеет горя хлебнуть и для вас хребет поломать.

В иное время Тимошка корзины плел, туески берестяные делал. Старухи, когда летом за груздями ходили в лес, корзинками нахвалиться не могли. С виду корзинка маленькая, нести ее легко, а груздей вмещает много, домой принесешь и на стол вывалишь — целая гора.