Владислав Крапивин - Пироскаф «Дед Мазай»

А на носу, рядом с колоколом, нёс наружную вахту Донби. Между его расставленных ног стояло ведро с песком. Донби втыкал в него то одну, то другую голову.

— Дядя Поль, а почему он так? Боится чего-то?

— Вовсе нет! Это глупые выдумки, что страусы прячут голову в песок, если чего-то пугаются! На самом деле они просто ищут уединения, когда устают от окружающей суеты…

— А Донби-то от чего устаёт?

Кругом была тишина, солнечный простор, безлюдье…

— Бамбало и Дон просто отдыхают по очереди. Если они станут наблюдать за рекой и берегами вдвоём, у вахты станет раздваиваться внимание.

Капитан снова включил КГГ и устроился в парусиновом кресле. Сушкин — напротив, верхом на стуле. За окнами рубки тянулись низкие, поросшие ивняком берега. Кстати, довольно однообразные. Сонно гудел неподалёку шмель. Шмели все эти дни то и дело крутились рядом с Сушкиным. Но они были добродушные, и Сушкин сносил их терпеливо…

В окна влетал прохладный ветерок и качал старинные занавески с бомбошками.

— Том, дитя моё, — тоном тёти Полли спросил дядюшка Поль, — тебе ещё не надоело наше плавание? Путь не кажется однообразным?

Сушкин от возмущения дрыгнул босыми, успевшими изрядно загореть ногами.

— Мне?! Однообразным?! Да я готов так плыть сто дней подряд! Целый год подряд!

В самом деле, он впитывал в себя речной простор и синеву. Растворялся в теплом солнце. И… да, он чувствовал себя частичкой пироскафа, который сам был частью удивительного летнего мира…

Капитан покивал (кустики волос на его висках покачались, как пушистые хвостики).

— Целый год подряд?.. В необозримо далёкие времена, когда я учился в начальной школе, октябрятская вожатая Соня разучивала с нами песню… Дай-ка, голубчик, мне музыкальный инструмент…

Сушкин вместе со стулом поскакал в угол и вернулся с обшарпанной гитарой, про которую капитан Поль говорил, что она испанская, из города Сомбро Негро. Капитан взял, тронул струны. Донби выдернул голову Бамбало из ведра, и обе головы повернулись к рубке.

— Значит, так… — сказал стародавний октябрёнок Поль и хрипловато запел:

Ну и так далее… — Дядя Поль прихлопнул струны. — Глуповатая, конечно, песенка, а вот помнится до сих пор…

— Не такая уж глуповатая, — рассудил Сушкин. — Весёлая… Только там не везде правильно. «Роща из кокос», «Наедимся тех орех»… Или это такой поэтический образ, да?

— Да. Точнее, поэтический приём… Ты умница, Том, чувствуешь поэзию… А какие песни ты знаешь? Кроме «Девушки с острова Пасхи»?

— Ну, всякие… Например, «Жил отважный капитан»… «Потому что мы пилоты»… «Прощайте, Скалистые горы…».

— Давай про пилотов, вместе. Не стесняйся!

Сушкин и не стеснялся. Спели про пилотов, про Скалистые горы, про отважного капитана. А потом ещё «Весёлый ветер», «Ты ждёшь, Лизавета…» и «Отзвенели песни нашего полка…» — этому печальному маршу научил Сушкина Феликс.

У Сушкина получалось неплохо (недаром все-таки четвёрка по пению). Капитан пел хрипловато, но, как говорится, «душевно» (особенно про Лизавету). Донби пристроился снаружи рубки и подпевал двумя голосами: Дон сдержанно, с мужественными нотками, Бамбало же — лирично.

— А кто будет следить за фарватером? — сказал капитан Поль.

— Да чего там следить? Впереди — никого… — беспечно отозвался Бамбало. — Давайте «Как провожают пароходы»…

Но оказалось, что впереди «кого». Из-за поворота вылезла низко сидящая наливная баржа и стала делать белым флагом отмашку: возьмите, мол, вправо. Электронный КГГ послушно взял. Разошлись левыми бортами. На борту баржи канителились со швабрами два толстых парня в драных тельняшках. Дурные какие-то, не как на других судах. Загоготали, заорали:

— Эй, на «Мазае»! Вы кто такие? Плавучий музей? Вы на выставку речных редкостей или на пароходное кладбище?

Сушкин от досады взялся за колечко, стал думать: как ответить? Капитан Поль ответил раньше, через мегафон:

— Ай, испугал! — захохотал один парень и стал отбирать у другого банку с пивом.

Надо сказать, что капитан оказался прав. Через полчаса из диспетчерской радиосводки стало известно, что баржа Т-62 с грузом керосина с ходу въехала на мель у деревни Кастрюлино…

— К вопросу о кастрюлях, — встряхнулся дядя Поль. — Донби, не пора ли подумать про обед?

— Тогда пускай Том будет вперёдсмотрящим, — решил Дон.

— Ура! — подскочил Сушкин и надел бескозырку.

А Донби пошёл на камбуз готовить борщ из свежих овощей и гречневую кашу из концентрата…

Так прошла неделя. Даже больше недели. Мимо пироскафа тянулись берега — то высокие, то низкие, то лесистые, то луговые. По-прежнему встречались пассажирские и грузовые теплоходы. Все радостно приветствовали «Деда Мазая». Такие вредные посудины, как Т-62, больше не попадались.

Иногда швартовались к пристаням небольших городков — если было известно, что там их не ждёт опасность в лице Сусанны Самойловны Контробубовой. Неудачливая инспекторша ИИ по-прежнему гналась за «Дедом Мазаем» — от станции до станции железной дороги, которая тянулась неподалёку от реки. Всякий раз «иишнице» не везло. Диспетчеры говорили ей, что «пароход ждал, ждал вас и вынужден был уйти» или «к сожалению, он не будет здесь останавливаться, потому что не позволяет навигационная обстановка»… Сусанна Самойловна многократно звонила капитану и плаксивым голосом обещала обратиться во множество управлений и контор. А капитан с неизменной вежливостью отвечал:

— Что я могу поделать, сударыня? Обстановка неблагоприятная, графики швартовок напряжённые, времени в обрез. Вы знаете, на флоте есть такое выражение «форс-мажор»? Это когда обстоятельства сильнее судоводителя…

— Я пожалуюсь в Международный комитет ИИ в Нью-Йорке!

Неизвестно, дозвонилась ли туда госпожа Контробубова, но капитана пока из Нью-Йорка не беспокоили. К тому же у дяди Поля был готов прежний ответ: «Я подчиняюсь не международным комитетам, а судовладельцу Сушкину». Судовладелец же раз и навсегда заявил, что не будет отвечать ни на какие звонки.

— Только я боюсь, что однажды она догонит нас, — вздыхал иногда Сушкин.