Джеймс Барри - Питер Пэн и Венди

— Венди! — сказал Питер, шагая из угла в угол. — Я попросил индейцев пр овести вас через лес. Ты ведь быстро устаёшь, когда летишь.

— Спасибо, Питер.

— А потом, — продолжал он резко (ведь он привык, чтобы ему повиновались беспрекословно), — Динь покажет вам путь через море. Разбуди-ка её, Задавака!

Задаваке пришлось постучать дважды, прежде чем Динь удостоила его ответом, хоть она давно уже сидела на кровати и прислушивалась к разговору.

— Кто там? Как ты смеешь? Убирайся отсюда! — закричала она.

— Динь, тебе велено встать и проводить Венди! — крикнул Задавака. — Она улетает!

Конечно, Динь страшно обрадовалась, что Венди улетает, но ей совсем не хотелось её провожать, и она выложила всё, что думала, не стесняясь в выражениях. А потом притворилась, что снова заснула.

— Она сказала, что никуда не полетит! — воскликнул Задавака, ужасаясь такому чудовищному неповиновению.

Питер решительно направился к спальне этой молодой особы.

— Динь! — крикнул он. — Если ты сию же минуту не встанешь и не оденешься, я отдёрну занавеску и все увидят тебя в неглиже.

Увидят её неодетой! Этого Динь не могла стерпеть! Она тут же спрыгнула на пол.

— Кто сказал, что я не встаю?

Мальчишки между тем печально смотрели на Венди, готовую к путешествию. Они грустили не только потому, что она их покидала, но и потому, что знали: впереди её ждёт что-то хорошее, чего они никогда не увидят. Новизна, как всегда, манила их.

А Венди решила, что их волнуют более благородные чувства, и растаяла.

— Знаете, — сказала она, — если вы полетите с нами, то я почти уверена, что смогу уговорить папу и маму усыновить вас.

Приглашение предназначалось в первую очередь Питеру, но мальчишки думали только о себе и тут же запрыгали от радости.

— А они не подумают, что нас слишком много? — спросил Задавака, едва подпрыгнув вверх.

— Нет, — ответила Венди, быстро прикинув всё в уме. — Только придётся в гостиной поставить несколько кроватей. А по первым четвергам каждого месяца будем прятать их за ширмы.

— Питер, можно нам полететь? — взмолились мальчишки. Конечно, они думали, что если они полетят, то и он полетит с ними, впрочем, это их не очень беспокоило. Ради новизны дети готовы покинуть всё самое дорогое.

— Летите, — сказал Питер с горькой улыбкой. И они бросились собирать свои вещи.

— А теперь, Питер, — сказала Венди, думая, что всё уладилось, — выпей на дорогу лекарство.

Она очень любила поить их лекарством и, несомненно, слишком этим увлекалась. Правда, это была просто вода, но вода из тыквенной бутылки; Венди всегда встряхивала бутыль и считала капли, что, верно, придавало воде какие-то лечебные свойства. На этот раз, однако, ей не пришлось дать Питеру лекарство. Накапав сколько нужно, она повернулась к Питеру, но, увидев его лицо, почувствовала, что сердце у неё сжалось.

— Собирай свои вещи, Питер! — закричала она, задрожав.

— Нет, — ответил он с деланым равнодушием. — Я с вами не лечу, Венди.

— Нет, летишь!

— Нет, не лечу!

И чтобы показать ей, что ему всё равно, он запрыгал по комнате и весело засвистел в свою равнодушную свирель. Ей пришлось бегать за ним, хотя это было очень унизительно.

— Мы найдем твою маму, — уговаривала она.

Сказать по правде, если у Питера и была когда-то мама, то он по ней больше не скучал. Он и без неё прекрасно обходился. Он всё хорошенько обдумал, и если что-то и помнил о матерях, то одни лишь их недостатки.

— Нет, — сказал Питер твёрдо. — А вдруг она скажет, что я уже взрослый, а я хочу навсегда остаться мальчиком и веселиться вовсю.

— Но, Питер…

— Нет.

Пришлось сказать остальным:

— Питер остаётся.

Питер остаётся! Мальчики в недоумении уставились на него; на плечах они держали палки, а с палок свисали узелки. Если Питер остаётся, прежде всего подумали они, он, чего доброго, ещё захочет, чтобы и они остались. Но Питер был слишком горд для этого.

— Если вы найдёте своих мам, — сказал он зловещим голосом, — надеюсь, они вам понравятся.

Мальчикам стало как-то не по себе. Это замечание — такое бессердечное, правда? — заставило их призадуматься. Может, глупо было улетать?

— Ну ладно, — заметил Питер, — хватит хныкать и суетиться! Прощай, Венди!

И он бодро протянул ей руку, словно давая понять, что теперь им действительно пора уходить, так как у него ещё уйма всяких дел.

Пришлось Венди удовольствоваться рукопожатием, ведь о „напёрстке“ не было и речи.

— Ты не забудешь менять бельё? — спросила она медля. Она всегда следила, чтобы бельё менялось вовремя.

— Не забуду.

— И будешь принимать лекарство?

— Хорошо.

Больше, казалось, говорить было не о чем — последовало неловкое молчание. Питер, однако, был не из тех, кто даёт выход своему горю на людях.

— Динь, ты готова? — крикнул он. — Да.

— Тогда лети вперёд!

Динь выпорхнула через ближайшее дерево: но никто не последовал за нею, потому что в эту самую минуту пираты предательски напали на индейцев. Наверху, где только что царило полное спокойствие, раздались пронзительные крики и скрежет стали. Внизу наступила мёртвая тишина. Мальчики открыли рты — да так и забыли их закрыть. А Венди упала на колени и протянула руки к Питеру. Все руки были протянуты к Питеру, их будто ветром к нему отнесло, они беззвучно молили Питера не оставлять их в беде. Питер схватил свою шпагу (ту самую, которой, если он не ошибался, он заколол Корабельного Повара), и в глазах у него блеснула жажда битвы.

Пираты застигли индейцев врасплох — верное доказательство того, что коварный Крюк поступил нечестно, потому что застать индейцев врасплох честным путем ещё не удавалось ни одному белолицему.

Неписаный закон гласит, что нападать всегда должны краснокожие, и с коварством, свойственным этому племени, они нападают обычно незадолго до рассвета, когда, как известно, белолицые падают духом. Белолицые меж тем выстроили грубый частокол на вершине вон того пологого холма, у подножия которого бежит ручей, ибо быть далеко от воды — смерти подобно. Там ждут они нападения: новички крепко сжимают в руках пистолеты и хрустят сухими веточками, а старые волки сладко спят почти до самого рассвета. Всю долгую чёрную ночь напролёт краснокожие лазутчики ползут, словно змеи, по земле, да так искусно, что ни одна травинка не шелохнётся. Кусты бесшумно смыкаются за ними, словно песок, в который ныряет крот. Не слышно ни звука, только порой кто-нибудь из краснокожих залает, как койот, а за ним и все остальные; кое-кому лай этот удаётся получше, чем самим койотам, — те, по правде говоря, лаять совсем не умеют. Так проходят долгие ночные часы; белолицым новичкам, впервые проходящим это испытание, такие ночи даются с трудом, но стреляным воробьям, побывавшим во многих передрягах, нипочём и ужасный лай, и ещё более ужасное молчание.