Эдуард Лабулэ - Сказки

Как только Туш-а-Ту ушёл, Пиборнь стал кататься со смеху.

— Он не в духе, — сказал он, — и поделом ему! Мало с него было дразнить Ротозеев; не мог он собак оставить в покое. Я охотник: много лет здравствовать собакам! Они лучше всяких людей! Кабы я бегал на четвереньках, я бы подал проект, чтобы Гиацинту воздвигнули триумфальную арку и чтобы на ней написали золотыми буквами:

„Своему спасителю, благодарные пудели“.

Пока адвокат смеялся надо всем, по обычаям своего сословия, отставленный министр вёл разговор с главнокомандующим. После непродолжительного совещания он воротился твёрдым шагом домой, позвал к себе дочь, потолковал с нею и не стал укладываться.

Изумлённый принятым решением, король ходил большими шагами по одному из салонов своего дворца; он раздумывал, не зашёл ли он слишком далеко, приняв отставку искусного и верного министра; он начинал замечать, что в его венец вплетено достаточное количество терний. Он хотел посоветоваться с матерью, но в это время дежурный камергер вручил ему визитную карточку, и в ту же минуту, с быстротою пущенного ядра, ворвался в комнату главнокомандующий королевских армий генерал-барон Бомба.

Это был большой и толстый пятидесятилетний человек. Походка у него была твёрдая, грудь вперёд, плечи назад, шея непреклонная. Волосы, остриженные под гребёнку, низкий лоб, вздёрнутый нос, сильно развитые челюсти, щёки, подпёртые туго застёгнутым воротником, придавали генералу вид не очень любезный, который, однако, не произвёл на короля неприятного впечатления, Он нашёл в нём некоторое сходство со своим старым другом Арлекином.

— Государь, — заговорил барон громовым голосом, — прошу прощения, что вхожу так стремительно. Я получил такие известия, которые обязан немедленно сообщить моему королю. Я шёл с ними к графу Туш-а-Ту, но вдруг узнал, что он уже не у дел. Я взял на себя смелость нарушить этикет. Когда король выслушает меня, он меня извинит.

— Говорите, генерал, вы меня пугаете. Разве государство находится в опасности?

— Да, государь, над вашим величеством глумятся; нацию Ротозеев оскорбляют. Король Остолопов не знает пределов своей дерзости. У меня в руках все доказательства вот в этих письмах. Да он у нас подавится своими ругательствами, отсохни у него проклятый язык. Виноват, государь, я старый солдат, не умею полировать выражения.

— Хорошо, — сказал Гиацинт, улыбаясь. — Садитесь, генерал, я вас слушаю.

— Государь, — начал барон, — королева, ваша родительница, сохрани её Создатель, великая и мудрая государыня! Но в течение шести лет она только о том и думает, чтобы жить в мире со всеми соседями. И что же из этого вышло? То, что я предсказывал. Эти шельмы Остолопы работали, фабриковали, покупали, продавали, разбогатели; расплодились они, как кролики, и теперь эти господа нас в грош не ставят. Смеют говорить, нас, мол, так же много, да мы-де такие же храбрые, да коли вы, Ротозеи, в наши дела будете соваться, так мы вам покажем виды.

— И вас это тревожит, генерал?

— Не тревожит, государь, а только мне досадно. Коли эти прохвосты будут у себя хозяевами, тогда мы перестанем быть великою нациею. Перед Ротозеями, значит, уже не трепещет земля; мы унижены.

— Вы так думаете, любезный мой барон?

— Государь, это общий голос. Вот уже шесть лет держат под ружьём пятьсот тысяч человек; их одолевает нетерпение. Шесть лет офицерам нет производства; армия скучает; армия чувствует себя униженною. Прошу вас вникнуть; так не может продолжаться; ружья выстрелят сами собою.

— Но, генерал, я должен щадить мой народ, я не могу вести войну потому, что благоденствие моих соседей растёт и что мои офицеры хотят производства. Нужна же, по крайней мере, причина.

— Я уже докладывал, что король Остолопов произнёс дерзкие слова. Должен ли я буду повторять его гнусные выходки?

— Чтобы обидеться ими, — сказал Гиацинт, — должен же я их знать?

— Государь, эти конфиденциальные письма извещают меня, что, узнав о вашем нездоровье, король Остолопов, после обеда, сказал своему брату, великому герцогу, в присутствии своих адъютантов: „Что вы думаете об этом крестнике фей? Падает в обморок от фейерверка!“ А великий герцог отвечал: „Я бы не прочь был встретиться лицом к лицу с этим молодчиком. У меня, должно быть, на ладони больше волос, чем у этого молокососа на подбородке“.

— Он сказал: „У этого молокососа“! — вскрикнул Гиацинт, вставая, весь бледный от гнева.

— Да, разрази его гром! Он сказал: „У этого молокососа“. Газеты повторят, армия узнает, народ Ротозеев увидит, что его оскорбляют в особе вашей.

— А! Великий герцог хочет встретиться со мною лицом к лицу, — сказал Гиацинт, стиснув зубы, — мы доставим ему это удовольствие, и скоро.

— Браво, государь! — закричал барон Бомба. — Вы достойный сын вашего неустрашимого родителя! Не будем терять ни минуты. Всё готово: арсеналы переполнены снарядами, в магазинах всего вдоволь, армия укомплектована; без малейшего труда можно собрать триста тысяч человек на границе и захватить врага врасплох. Вам надо же показаться жителям провинций. Извольте ускорить ваше путешествие. Я сосредоточу войска, будто для смотра, и вдруг, когда противник будет чувствовать себя в полной безопасности, ему отправят громовой ультиматум, на него бросятся, его раздавят. О, государь, когда в ваших юных руках будет развеваться по ветру наше старое знамя, какая радость вашему народу! Какие восторги в армии! Какой всеобщий энтузиазм! Государь, при этой мысли я невольно плачу; позвольте старому солдату вас обнять.

— Благодарю, генерал. Я под вашим начальством хочу сделать мою первую кампанию. Не выдавайте нашей тайны и всё приготовьте. Мы отправимся, когда вам будет угодно.

— Завтра же. Будьте уверены, я, как тень, не отстану от вас ни на шаг. Но дозвольте мне дать вам совет. Там нас хватит на всё, но здесь необходим ум твёрдый и решительный, который не дал бы охладеть народному воодушевлению и, в случае надобности, заставил бы страну выставить в поле последнего человека и выдать последнюю копейку. Общественное мнение указывает на одного человека, способного выполнить это трудное дело, — на графа Туш-а-Ту.

— Не говорите мне о нём, — сказал Гиацинт. — Граф оскорбил меня своим высокомерием.

— Государь, простите старого солдата; граф держит всю администрацию в руке; он один…

— Довольно, генерал; до завтра.

Прямо от короля суровый воин побежал в один дом, где ждал его отставной министр.

— Победа, любезнейший граф, — сказал он. — „Молокосос“ наделал чудес: война решена; ребёнок у нас в руках, и мы его вышколим по-своему.