Кэти Аппельт - Под крыльцом

Сколько времени провела она так, день ото дня становясь всё прозрачней, слушая невидимые голоса? Об этом знают деревья — шелковица, молочай и кедр. Если спросить их, то они сказали бы, что, вернувшись в змеиное обличье, Ночная Песня прожила совсем недолго.

С каждым днём она теряла цвет. Сначала она стала лиловой, потом бледно-сиреневой, потом жёлтой, потом серой и, наконец, совсем бесцветной. От неё осталась только тень, только воспоминание. Молодая ламия, которой приходились роднёй ундины, сирены, русалки и шелки, день за днём умирала от горя. Её чешуйки стали прозрачными, словно стёклышки.

И пока они исчезали одна за другой, потихоньку растворяясь в воздухе, маленькая дочка Ночной Песни блуждала в самом дальнем краю леса, куда не ступала нога человека. Она была одна-одинёшенька, и некому было ей помочь. Её отец лежал в хижине, скованный тяжёлым, беспробудным сном.

А Ночная Песня, которую так любили все обитатели леса и у которой безжалостно отняли её любимых, таяла и таяла в воздухе, пока не растаяла без следа.

Когда дочка Ночной Песни и Зоркого Сокола вышла из ручья, она вначале не поняла, что течение отнесло её далеко на юг, гораздо дальше, чем нужно. Она стряхнула с себя капли воды, уселась на берегу, прислонившись к стволу старой раскидистой ниссы, и стала ждать, когда первые лучи утреннего солнца начнут пробиваться через её густую крону.

Она огляделась. Всё вокруг было незнакомое, чужое. Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Мама рассказывала ей, как отыскать Праматерь. Надо было хорошенько припомнить её слова.

«Чтобы найти её, нужно перебраться через ручей и идти прямо, туда, где земля такая мягкая и влажная, что следы сразу заполняются водой. Надо пройти ещё дальше вперёд, пока не дойдёшь до чёрных кипарисов, которые растут прямо в воде. С их ветвей свисает мох, такой густой, что из-за него не видно солнца. Там, где земля уходит из-под ног, среди зыбучих песков и болотной трясины живёт Мокасиновая Праматерь».

Она взглянула на окружавший её пейзаж. Неопытному глазу вполне могло показаться, что он ничем не отличается от того, что был на другом берегу ручья, напротив деревни. Но человек, который вырос среди леса, легко заметит разницу. Девочка с первых лет жизни умела различать деревья, знала все их приметы, все отличительные чёрточки. Деревья, которые она увидела здесь, ничем особенным не выделялись. Деревья как деревья. Но они росли гораздо дальше друг от друга, чем те, что окружали её деревню. Сосны, остролист и вязы стояли далеко друг от друга, их ветви не переплетались так тесно, как у её знакомых и родных вязов, сосен и остролистов. Она взглянула вверх и увидела небо. Такое синее, такое широкое. Здесь его можно было разглядеть между кронами. Что за чудо эта бескрайняя синяя высь! Девочка протянула вверх тоненькие руки, и ей показалось, что небо вот-вот спустится вниз и коснётся её пальцев. На один коротенький миг она снова почувствовала себя счастливой.

Но потом она взглянула под ноги и заметила, что почва здесь тоже совсем другая. Гораздо больше травы и гораздо меньше сосновых игл. Земля была суше и твёрже, она была не такая, как та болотистая почва, на которой стояла её родная деревня. Девочка снова огляделась по сторонам. Куда же она попала?

Это совсем не те места, где росли кипарисовые деревья. Это не та сумрачная, непроходимая чаща, где соединяются две сестры — Большая и Малая песчаные поймы. Земля здесь была слишком твёрдая, лес слишком редкий, а небо слишком синее и широкое.

— Где я? — удивилась девочка.

С тех пор прошла тысяча лет. Возле ручья сидел маленький серый котёнок. Его серебристая шкурка была перепачкана грязью. Он смотрел на другой берег и задавал себе тот же самый вопрос. Внизу с шумом и плеском бежала вода. Ручей неустанно катил свои воды, неумолчно шепча и нараспев повторяя: «Здесь и там… здесь и там…»

Пак сидел и думал о том, где же он очутился. И где теперь Сабина, его сестра-двойняшка? Где Рейнджер, его старый гончий папа? Где покосившийся дом, под крыльцом которого он родился и вырос?

Он прислушался к неустанному говору ручья: «Здесь и там… здесь и там…» Похоже, ручей смеётся над ним. Пак снова взглянул на тот берег. Он должен как-то перебраться туда. Должен найти способ, и как можно скорей.

Когда Ночная Песня растаяла в воздухе, Праматерь не заплакала. Наоборот, она разъярилась, оттого что её дочь снова покинула её, покинула навеки. Старая змея стала невероятно прожорлива. Она глотала всё подряд и никак не могла насытиться. Она перестала спать. Вместо сна она ловила и поедала мышей, крыс, лягушек, кроликов и лис. Соскользнув в протоку, она охотилась на рыб и детёнышей аллигаторов. Она не брезговала ни норкой, ни бобром. Она дошла до того, что стала поедать других змей.

Своими страшными челюстями, как острыми ножницами, она перерезала тело жертвы, словно хрупкую веточку. Любое живое существо, которое оказывалось у неё на пути, она разрывала пополам и проглатывала. Не дай Бог увидеть перед собой ватно-белую пасть. Смертоносную ватно-белую пасть.

Её аппетит был чудовищным. Таким же чудовищным, как и она сама. Она всё росла и росла, и вместе с ней рос её гнев. Её дочь отказалась вернуться к ней. Она предпочла ей других. Тех двоих.

Зоркого Сокола.

И дочку.

Зоркого Сокола.

И дочку.

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! — гневно прошептала Праматерь. — Доч-ч-ч-чка!

Впервые она позабыла о терзавшем её голоде. Дочка! Она вспомнила светящуюся девочку — дочку Ночной Песни — и едва не задохнулась.

— Я не смогла забрать Ночную Песню. Раз так, я заберу её дочку! — сказала она и рассмеялась. Это был странный пронзительный смех, от которого содрогнулись деревья. — Да-да! — повторила она. — Я заберу её дочку!

Она свернулась кольцом на старом кипарисовом пне и принялась обдумывать план.

Она схватит девочку, притащит в своё тёмное логово и оставит её здесь. Она научит её разбираться в лесных ручьях и протоках, она покажет ей подводные пещеры и норы, где живут речные раки. Она познакомит её со своими двоюродными братьями — аллигаторами. Они всегда будут вместе и прекрасно обойдутся без людей. Думая об этом, Праматерь улыбалась. Она внушит дочке любовь и восхищение. Малышка будет обожать её, точь-в-точь как когда-то Ночная Песня. И тогда её одиночество кончится. Тогда гнев уже не будет её единственным и постоянным спутником.