Кэти Аппельт - Под крыльцом

Быть может, её коварный план и сработал бы, но Праматерь замешкалась, придумывая, что ответить Зоркому Соколу. А тот сжал ей горло с такой силой, что по её телу пробежала судорога и тяжёлый чешуйчатый хвост со свистом рассёк ему бедро.

Зоркий Сокол взвыл от боли. На его бедре открылась страшная рана.

Зоркий Сокол. Обезумевший от боли и горя мужчина — муж, потерявший любимую жену, отец, потерявший единственную дочь. У него больше не осталось ни надежд, ни слёз, ни снов.

Охваченный яростью и ненавистью, он подошёл к большому горшку, который сделала его жена для его дочери. Он поднял крышку и сунул Праматерь в горшок. С неистовой силой он мял, выкручивал и сгибал её огромное тело, пока не затолкал её в глиняную тюрьму. Он заточил её в глубокий горшок, предназначенный для свежей воды, ягод или речных раков, горшок, где можно хранить зерно или кукурузу, искусно украшенный горшок — подарок матери подрастающей дочке.

— Настал твой час! — крикнул Зоркий Сокол.

Он затолкал старую змею в красивый горшок и крепко-накрепко закрыл крышку. Чтобы крышка случайно не отскочила, он придавил её большим тяжёлым валуном, лежавшим возле самой воды.

А потом он начал рыть землю. Голыми руками он рыл вязкую, липкую глину, которой так много на берегах ручья, пока наконец не вырыл глубокую яму, где можно было похоронить горшок. И его страшную узницу.

Он опустил горшок на дно ямы и стал забрасывать его грязью и глиной. Он работал без устали и не заметил крохотной ранки на руке. Он чувствовал, как болит бедро, по которому Праматерь хлестнула чешуйчатым хвостом, но не обратил внимания на боль в руке, на опухшую кисть, на то, что боль и краснота дошли до запястья, потом до локтя, а потом и до плеча. Вскоре яд уже струился по его телу, проникая в артерии и вены, сливаясь с его волшебной кровью, — ведь в его жилах текла кровь Феникса, птицы Рух и божественного египетского ибиса Тота, кровь древних птиц, сказочных оборотней.

Он не заметил и ещё кое-чего — сосновой шишки, которая упала в выкопанную им яму. Этой шишке суждено было пережить жестокую засуху. От страшной жары шишка треснула и пустила корни в красную глину. Корни становились всё длиннее и толще, сплетались всё теснее и наконец обхватили глиняный горшок плотной сетью. Потом наверх пробился маленький зелёный росток, постепенно превратившийся в тонкий молоденький ствол. Деревцо изо всех сил тянулось вверх, к солнцу, становилось всё больше, всё мощнее. Этой сосне суждено было простоять здесь тысячу лет, пережить тысячи бурь и гроз. И вот однажды, во время страшной грозы, в неё ударила молния и расколола её ствол, на котором осталась широкая обугленная трещина, что шла от кроны до самых корней.

Мексиканская сосна.

Высокое, красивое дерево.

Барракуда понимал, что аллигатор смеётся над ним, играет с ним в какую-то игру. И это злило Барракуду. Ночь за ночью повторялось одно и то же. Возле лодки на поверхности протоки появлялись пузыри. Он поспешно направлял к ним лодку, но пузыри всплывали уже позади, за кормой.

Барракуда сделал большой глоток из своей фляжки: дешёвая, скверная, обжигающая глотку и внутренности водка.

От водки и наглого поведения аллигатора Барракуда стал медленно закипать.

Ярость, словно разгоравшееся пламя, поднималась от живота к горлу. Ему не терпелось сразиться с чудищем. И вот однажды ночью, причаливая к берегу, он ощутил удар по дну пироги: «Бум!» Такое случалось нередко: о дно его лодки часто ударялись аллигаторы, крупные рыбы, а иногда и речная крыса — нутрия, которая стала селиться в этих краях ещё в прошлом веке. Нутрии рыли норы в грязных болотистых берегах и питались водяными лилиями, что в изобилии росли на протоке.

«Бум!» — ещё один удар.

«Бум! Бум! Бум!» — ещё и ещё.

Барракуда понял, что на сей раз это не рыба и не водяная крыса. Пирога завертелась на воде, закачалась из стороны в сторону, словно лёгкий поплавок. Барракуда пошатнулся и с размаху сел на днище. Шест, которым он правил и отталкивался от берега, соскользнул в воду. Человека вдруг охватил ужас. Он растерялся, не зная, что делать. Берег был на расстоянии всего лишь полуметра, и можно было легко выпрыгнуть на землю и вытянуть лодку на сушу. Но человек знал: стоит ему занести ногу над бортом, и аллигатор тут же откусит её. От ярости и бессилия Барракуда выругался, проклиная огромную тварь, что ворочалась в воде, под лодкой. Во рту у него стало горько от водки и поднявшейся к горлу желчи.

«Бум! Бум! Бум!»

Лодка подпрыгнула. Ещё раз. И ещё. А потом бешено закружилась на воде, словно попала в воронку глубокого омута.

— ХВА-А-А-А-А-ТИ-И-И-ИТ! — вырвался из груди Барракуды отчаянный хриплый вопль.

Удары тут же прекратились, но лодка продолжала вертеться как волчок. У Барракуды закружилась голова, его затошнило. Крик разорвал влажный воздух и канул в воду протоки — туда, где в илистой мути прятался гигантский аллигатор. Барракуда припал к своей фляжке и стал жадно глотать обжигающую жидкость.

Лодка снова качнулась, на сей раз совсем чуть-чуть, и неподвижно застыла на поверхности воды. Как давно он забыл, что такое страх! Целых двадцать пять лет миновало с тех пор, когда он один, в незнакомом лесу, зажав в руке ружьё, преследовал раненого оленя. Тогда он чувствовал ужас, панический ужас, вроде того, что испытал сейчас. Это было четверть века назад. Позабытое чувство смертельного страха сдавило ему грудь. Пытаясь справиться с ним, он сделал глубокий вдох.

Овладев собой, он презрительно хмыкнул. Подумаешь! Тогда, двадцать пять лет назад, он победил. И теперь победа будет за ним. Барракуда поднял фляжку и, отсалютовав глупой речной твари, сделал ещё один большой глоток. Внутри у него бушевал пожар.

Он перегнулся через борт лодки и заметил, что она подплыла прямо к берегу. Странно! Он не мог понять, почему она вдруг двинулась в ту сторону. Он снова глотнул скверной водки и поднялся. Колени его дрожали. Он поспешно выпрыгнул на землю и вытянул лодку на берег. Перед глазами всё плыло, во рту было нестерпимо горько от желчи и водки. Приступ острой тошноты сразил его, и он без сил опустился на землю. Он закрыл глаза, стараясь прийти в себя, но это не помогло. Теряя сознание, он упал на влажный, густой мох. Последнее, что он расслышал, было назойливое пение москитов, которые поутру собирались плотно позавтракать.

А в это время, сидя под крыльцом покосившегося дома, Сабина почувствовала неладное. Утро уже наступило, солнце было высоко в небе, а человек до сих пор не вернулся из леса. Это было странно. Человек всегда покидал дом, едва солнце скрывалось за верхушками деревьев, и возвращался с первыми лучами солнца. За всю жизнь Сабины этот порядок ни разу не нарушался, поэтому она без опаски отправлялась вечером на охоту. Она знала: едва человек покинет дом, можно выйти из-под крыльца на поиски пропитания и вернуться до того, как он придёт из леса. И вот прошло уже много часов с тех пор, как она пришла с охоты, а человека всё не было.