О'Санчес - Я Кирпич

— О! Галя, ты часом наркотой не балуешься?

Нет, не балуется и даже никогда не пробовала, не считая случайных, единичных случаев таблеточного закида… Хоть что-то в плюс. Волосы… Нет уж, тут я пас, не знаю, как и чем их еще улучшить, чтобы не превратились ни в парик, ни в лобковую шерсть. Так, сумочки у нее нет.

— А деньги у тебя есть, Галя?

Этого она не знает, но привычным подсознанием предполагает, что денег у нее нет. И она права, если не считать мелочи в маленьком кармане джинсовых брюк. Зато у нее ключи лежат там же, в кармане побольше, значит, есть у нее жилье.

— Живешь одна, в коммуналке?

— Да.

— Гм… Надеюсь, не на Васильевском?

Нет, она живет на Большой Пушкарской, что на Петроградской стороне. Пошарил я рукою по собственным карманам… там, в планшетной сумке у меня скромная дежурная заначка рублей на триста пятьдесят, мне ее вполне хватит. А Галю мы озолотим… шестью тысячами тремястами рублями… В бумажнике больше нет. Мелочь не отдам, у нее своя имеется.

— Иди домой, Галя, метров двести как сомнамбула, а дальше — проснешься. Да, проснешься, и даже будешь помнить меня, твоего случайного корешка и собутыльника Севу… Но — смутно так, чтобы встретить на улице днем и не узнать, не припомнить. Понятно? Далее… дай сюда зажигалку и окурок… Ты теперь не пьешь и не куришь… матом можешь ругаться и дальше, если надо, а иначе, я боюсь и подозреваю, подхватишь немоту на всю оставшуюся жизнь. Кроме всех нечетких воспоминаний, в голове твоей гвоздем должна торчать яркая такая мысль: «Я начала новую жизнь!» Понятно? Юной красавицей тебе уже не стать, но мозги, печень и легкие подлечены, и только от тебя зависит, на что их израсходовать дальше. При должном усердии можешь еще разок спиться, я возражать не буду, ибо даже и не узнаю об этом. Не представляю, где ты работаешь, как воспитывалась, сколько книжек прочла, сколько раз рожала (тут я приврал: случайно зацепил из ее сознания: дочь двадцати одного года, живет отдельно), сколько метров жилплощади на тебя приходится… Да будет это секретом для меня! Дорогу пешком отсюда знаешь, помнишь?..

Вроде бы помнит: к Черной речке, через Ушаковский мост… Все правильно.

— Пошла прочь!

И Галя несколько деревянною походкой голливудского зомби послушно побрела в противоположную от меня сторону.

— Букач, могу я дать ей невидимость на время пути? От мар-шмар, от прочей нечисти, чтобы они ее не съели?

— Не ведаю, о Великий! Как ты пожелаешь, так оно и правда!

Повернул я голову к Букач, благо она рядом, на плече сидит, стряхнул ее на правое предплечье, как беркута, чтобы четче видно было: сидит или стоит на этих кошмарных псевдочеловеческих ножках, хоботок под подбородок поджат к раздутой шее, но я все равно угадываю зубы в ее ротовом отверстии, я помню эти острые зубы… А глаза у Букач темно-красные, смотрят не мигая на меня, и вроде как полны радости. Ну, а еще бы! Пожрала как просила и верхом на хозяине путешествует.

— Нет, я обязательно выучу тебя азбуке и компьютерной грамоте, буду устраивать и сам судить бои-диспуты между тобой и Дэви…

— Как повелишь, о Великий, я тебе всяко послужу! И-истово!

— Спасибо, дружок, я уже успел оценить масштабы твоего могучего ума и твоей высокой волшбы. К тому же, увы, не выйдет у нас ристалища: Дэви тебя не замечает, а ты ее. Молчи, молчи, это я больше с собою разговариваю. А ведь я, оказывается, знаю, куда иду!

— Как ты мудр, о Великий!

— Я ведь, кажется, попросил молчать? Иду я на Елагин остров, мимо Старой Деревни, очень уж меня туда тянет… и я догадываюсь, что этому причиной… И еще, это уже вопрос к тебе, крошка: почему этих тварей-марей так много по Питеру бродит? Этак они всех нас, людей, сожрут в обозримом будущем?

— Не ведаю, о Великий! Всех не сожрут, бо сытные-то ночи-то редки да коротки.

— Сытные? А, ты намекаешь на полнолуние? Но мне кажется, что как раз сегодня… хотя… Ну, ну, продолжай?

— Луна для сытости маловата, хоть круглая свети, хоть рогами. А только ночь сегодня сытная. Зимою совсем их не бывает, а летом они бывают. Но не каждое лето, через второе на пятое… В такие ночи кто посильнее из нечисти — преспособны прямо даже под небом, не в дому, не на кладбище, жрать людишек послабее. Не всех, а кто ослаб, вот.

— Санитары леса, понятно. А как ты оценишь ту синявку… ту женщину, что я встретил и отрезвил? Как она — все еще слаба?

— Не ведаю, о Великий! Покрепче стала, и ты ее защитой укрыл, небось, не позарятся мары-то!

— А ты, к примеру, могла бы съесть ее, или захотеть съесть?

— Как того повелишь, о Великий!

— А сама, своею волею, могла бы захотеть ее съесть? А, Букач? Я, по-моему, внятно спросил?

Засуетилась моя нечисть на моем плече, куда она опять взобралась, пятками топочет мелко-мелко, хоботок в пасть сунула и мургает глазенышами, а они багрово так отсвечивают, неуютно для человеского погляда… Мне даже искоса и вблизи — все это хорошо видно, и я уже научился понимать эти микродвижения: вопрос ее затруднил, и она боится «прогневать овеликого» своим ответом невпопад…

— Не гне… Я это… как прика… Маны-то мало, да вся невкусная, побитая… В голодную бы пору — да, о Великий, захотела бы…

— Ок, спасибо за ответ, теперь помолчи. И молча, пока необходимость в том не возникнет, будешь ехать у меня на плече, ибо нечего тебе в планшетке делать. Сиди, смотри, озирай окрестности, переваривай добытую в бою ману, почуешь важное — сообщай, не дожидаясь моего разрешения на разговор. Понятно?

— Да, о Великий, как ты добр!

Душевное неравновесие — вот что во мне поселилось! То я зол и раздражен, то я весел, то спокоен, как глиняный божок, то равнодушен, то трушу — и все эти эмоции меняются во мне, в душе моей, словно картинки-узоры в детском калейдоскопе, стремительно и как бы… непредсказуемо для меня самого… недостаточно мотивированно, что ли…

Я истратил часть своего времени и часть своих сверхъестественных сил для спасения и «ремонта» этой немолодой алкашихи — зачем? Я ведь бескорыстно совершил сей мелкий подвиг, даже «спасиба» с нее не взял… И в принципе не собирался меценатствовать еще за пять минут до встречи — а сделал! Почему? С какой целью?.. Нет, не знаю внятного ответа, хоть застрелись! Но, вот, железно, без малейшего сомнения уверен: не мог не сделать, еще раз повторить ситуацию — точно так же бы поступил, и дело вовсе не в дон-кихотстве… Что-то зреет в мне, что-то живет забытое, и я должен это вспомнить, вызволить воспоминания! Что-то очень-очень-очень важное должен я постичь! Важное для меня!

— Я не ведаю, о Великий! Я не поняла, не гневайся!

— Ай… да это я не тебе, кроха, это я так думал и вслух выкрикнул. Не гневаюсь я. Эти огоньки по левую руку — это что? Это мары? Смотри: все кладбище в огоньках!