Сакариас Топелиус - Зимняя сказка (сборник)

— Король просто смеется над нами, — говорили девушки, — надо бросить жребий, и кому он выпадет, тот и получит корону, а вместе с ней и принца.

— Нет, — сказал король, — день еще не кончился, еще может прийти та, которой корона будет как раз впору.

Если король говорит «нет», ничего не поделаешь, надо ему подчиниться.

У ворот поставили часового и приказали ему смотреть в оба за всеми, кто покажется на дороге.

— День клонится к вечеру, часовой, видишь ли ты кого-нибудь на дороге? — спросил принц.

— Я вижу, как цветы опускают свои головки, готовясь ко сну, — ответил часовой. — Но на дороге нет никого.

— Вечер кончается, часовой, не видишь ли ты кого-нибудь на дороге? — снова спросил принц.

— Облако проплывает над заходящим солнцем, и птицы в лесу прячут головы под усталым крылом. Но я не вижу никого на дороге, — снова отвечал часовой.

— Скоро наступит ночь, часовой. Не идет ли кто-нибудь по дороге? — еще раз спросил принц.

И часовой ответил:

— Я вижу маленькое облачко пыли там вдали, у опушки леса. Вот оно приближается. Теперь я вижу на дороге бедную пастушку, которая гонит перед собой коз.

— Примерим корону пастушке, — сказал король.

— Да-да, примерим корону пастушке, — сказал принц.

Тут все девушки закричали в один голос:

— Нет! Нет! Неужели эта пастушка больше похожа на принцессу, чем мы?

Но король приказал привести пастушку, и — о чудо! — корона оказалась как раз ей по голове: ни мала, ни велика, а словно на нее сделана. Тут солнце закатилось, и стало совсем темно, так что лица пастушки нельзя было разглядеть.

— Неужто эта нищенка — наша Адальмина?! — шептались между собой придворные. — Какой ужас! Бедный принц Сигизмунд! И на этой дурнушке он должен жениться!

Тем временем пастушку с короной на голове ввели в королевский зал, сиявший тысячами восковых свечей. И тут только все увидели, что перед ними и вправду принцесса Адальмина — в расшитом золотом платье, прекрасная, прелестная, восхитительная, очаровательная, замечательная. Ведь вместе с жемчужиной к ней вернулись все дары розовой феи. Но самое главное то, что у нее осталось доброе, отзывчивое сердце — подарок голубой феи.

Адальмина со слезами вспоминала, какой она была гадкой, злой, жадной, и просила всех, кого раньше обижала, простить ее.

Все с удивлением смотрели на принцессу и не верили своим глазам и ушам.

А принц Сигизмунд сказал:

— Я полюбил ее всей душой, когда она была простой пастушкой. Теперь, когда она стала принцессой, она мне так же мила.

Было уже совсем поздно, но Адальмина сказала, что ей радость не в радость, пока она не приведет во дворец старушку, которая приютила ее и делила с ней кров и хлеб целых три года.

Вместе с принцем Сигизмундом она отправилась в лес, и скоро они вернулись втроем.

Король хотел наградить старую женщину золотом, а королева просила ее остаться жить во дворце, но старушка от всего отказалась.

— Золотое сердце Адальмины — вот моя награда, — сказала она.

На другой день начали готовить свадебный пир. Никогда еще не было такого веселья в королевском дворце. Четыре камер-фрейлины и четыре камердинера были освобождены из темницы, а страшный палач в красном балахоне спрятал свой топор в угол.

Во всем королевстве все от мала до велика веселились и пировали. И все говорили:

— Прекрасна жемчужина Адальмины, но еще прекраснее ее доброе сердце!

Муравьи работали без отдыха и срока. Стоял ноябрь, а делу не видно было конца.

Прежде всего надо было наглухо законопатить все щели и щелочки, чтобы никакой мороз и ветер не пробрался в муравьиное жилище.

Потом нужно было обойти все кладовые и проверить, достаточно ли там запасов, чтобы прожить пять или шесть месяцев в заточении.

Потом хорошенько укрепить все входы и выходы на случай вражеского нападения.

Потом расчистить все муравьиные дорожки, чтобы на них не осталось ни одного сухого листка, ни одной иголки.

И наконец, надо было залезть на самое высокое дерево и оттуда наблюдать за всем, что делается на свете. А главное — следить за облаками, чтобы не пропустить приближения зимы.

Но не одни только муравьи готовились к встрече зимы. Этим были заняты все жуки, пауки, букашки, козявки — а их на свете 94 квинтильона 18 квадрильонов 400 триллионов 520 миллиардов 880 миллионов 954 тысячи 369!

Попробуй-ка напиши это число!

Мне сказали, что этих букашек ровно столько, но я не поручусь, что это правильно. Может быть, их всего только 94 квинтильона 18 квадрильонов 400 триллионов 520 миллиардов 880 миллионов 954 тысячи 368.

Земля уже покрылась инеем — семь миллионов застывших капель, семь миллионов жемчужин было рассыпано по земле, и никто их не поднимал.

Увядшие стебельки трав и деревья оделись в темные, печальные платья, и только сосны и ели остались в своих зеленых шубах, которые они никогда не снимали.

Ветры — резвые сыновья воздуха — сметали с облаков белые пушистые хлопья, чтобы укрыть землю.

Замерзающие волны напевали у берегов свою грустную песню, пока наконец сами не заснули под твердым ледяным покровом. Всюду было холодно, пасмурно, печально…

И вдруг в это ненастное время блеснул Солнечный Луч. Он пробился сквозь темную снеговую тучу, заблестел на жемчужинах инея, осветил увядшую траву, помертвевшие деревья, мрачные сосны, взглянул на трудолюбивых муравьев, на все 94 квинтильона букашек, жуков, пауков — сколько их в точности, я уже позабыл, — и в одно мгновение все кругом изменилось.

— Что это? — с удивлением сказал филин и зажмурил глаза.

Он сидел на высокой сосне и пел басом: «Осень пришла, я слышу свист бури…» Голос у него был хриплый, скрипучий, но теперь, когда все певчие птицы улетели, и он мог сойти за певца.

— Это ни на что не похоже! — снова сказал филин. — Я даже начинаю фальшивить. Солнце совсем ослепило меня, и я не вижу, что написано в нотах.

Муравьи тоже были недовольны.

— Это никуда не годится! — говорили они с возмущением.

Они с большим трудом только что кончили нанизывать жемчужный иней на стебельки трав, а тут вдруг совершенно некстати блеснул Солнечный Луч, и все жемчужины начали таять.

— Нет, это никуда не годится! — ворчали муравьи. — Убирали, убирали, и вот опять всюду слякоть и грязь!

Но пока они ворчали, Солнечный Луч побежал дальше.

Он скользил по черной, голой земле и вдруг наткнулся на засохший осиновый листок.

Сюда, под этот листок, забился полевой кузнечик. Целое лето он трещал и прыгал, нисколько не заботясь о том, что с ним будет зимой, и вот теперь лежал полумертвый от голода и холода.