Хью Лофтинг - Опера доктора Дулиттла

— Если ты будешь приставать к нам со своими глупостями и мешать нам возвратиться в Паддлеби, я откажусь тебя кормить. Пока я хозяйка в этом доме, ты у меня и корочки хлеба не получишь.

— Не сердись, — миролюбиво сказал поросенок, — я там и для тебя роль придумал. Самую главную, хотя моя роль будет чуть-чуть главнее. Ты будешь готовить все те блюда, которые я буду съедать на сцене.

— Ты опять за свое? — вконец разъярилась утка. — Ну что же, пеняй на себя!

— Погоди, Крякки, — мягко остановил ее доктор Дулиттл. — Давай сначала выслушаем его до конца.

Опасаясь взбучки, поросенок прихватил свои яблоки и пересел поближе к доктору.

— Правильно, господин доктор, — сказал он, когда почувствовал себя в безопасности, — Сначала выслушайте меня до конца. Это будет веселая, забавная опера в четырех действиях и с увертюрой…

— И все же я не понимаю, — перебил поросенка доктор Дулиттл, — как можно сочинить целую оперу об одной лишь еде.

— А там будет не одна еда, там будет много еды, — возразил поросенок. — Столько, чтобы хватило на все четыре действия. Сначала будет увертюра. Почему я так люблю заходить на кухню к Крякки, когда она готовит?

— Чтобы стащить до обеда капустную кочерыжку! — хихикнул О’Скалли.

— И вовсе нет. Дело в том, что звон кастрюль, стук ножа, шипение масла звучат как музыка. Вот это и будет у нас увертюрой. В первом отделении на сцену будут выносить закуски — салаты, редиску, огурцы, — да мало ли что еще родится в качестве закуски! Тут же прозвучит квартет ножей и вилок. За стол сядут четыре человека и в такт, слаженно, станут работать ножами и вилками Божественный, нежный перезвон столовым приборов! Зрители прослезятся!

Поросенок даже мечтательно прикрыл глаза.

— Не так уж и плохо, — согласился с ним Джон Дулиттл, — а дальше что?

— Второе отделение начнется с супов. Они будут кипеть, булькать, ворчать на огне. А потом их подадут на стол.

— А танцев в твоей опере не будет? — удивился Скок. — В ней будут только жевать и жевать?

— Ну, конечно, будут. Во втором отделении у меня будет танец салфеток. А в третьем — марш официантов. В ливреях и с подносами в руках они будут ходить вокруг меня. На каждом подносе два-три блюда, я сижу посреди сцены, а официанты ходят и ходят вокруг…

— А голова у тебя не закружится, Хрюкки? — язвительно спросил О’Скалли.

— Не беспокойся, я привычный, — продолжал поросенок. Он так увлекся, что даже не замечал, как остальные звери посмеиваются над ним. — А в четвертом действии настанет время пирожков, тортов, мороженого и фруктов. А чтобы раззадорить публику, по залу будут носить блюда, чтобы зрители почувствовал» запах.

— Это ты здорово придумал, — хмыкнул О'Скалли, — зрители будут нюхать, а ты будешь есть…

Но поросенок уже ни на что не обращал внимания.

— А какие там будут арии! «Булькай громче, мой котелок…» Или вот еще — любовная песня…

Хрюкки встал на задние ножки, скрестил передние на груди, закатил глаза и пронзительно завизжал по-поросячьи:

— Господин доктор, прикажите ему замолчать, — простонала Крякки, — иначе я не выдержу и не ручаюсь за себя.

— Конечно, это произведение не будет великой оперой, но я и задумывал веселое представление, легкое и забавное.

— А получится легкий и забавный обед, — засмеялся Скок.

— Французы оперы называют опера-буфф, — ввернул умное слово Хрюкки.

— Я бы сказал опера-пир-горой, — насмехался О’Скалли.

— Спаси меня, Господи, от безумных свиней! — воскликнула в ужасе Крякки. — Господин доктор, ну чего нам еще не хватает? Славы? Денет? Неужели лондонская публика польстится на эту обжорскую оперу? Мы вбухаем в ее подготовку все, что у нас есть, а потом останемся на бобах. Как все мы вернемся в Паддлеби без денег? Не слушайте Хрюкки, не поддавайтесь на его уговоры. Он так зазнался, что и вовсе ум потерял.

И тут произошло то, от чего Крякки потеряла дар речи. Джон Дулиттл долго не отвечал, а потом задумчиво произнес:

— A в этом и в самом деле что-то есть. Конечно, Хрюкки — большой выдумщик, и над его оперой придется еще хорошенько поработать, но публика на его оперу пойдет, хотя бы потому, что ее придумал известный артист — поросенок.

Тут уже испугалась и сова.

— Одумайтесь, доктор, — ухнула она. — Неужели вы всерьез готовы взяться за эту чушь?

Но доктор уже никого не слушая, а только бормотал:

— Музыканты могут играть на крышках от кастрюль и на хрустальных бокалах…

Всю ночь Крякки не сомкнула глаз. От одной мысли, что доктор вдруг затеет новое представление и еще на полгода застрянет в Лондоне, у нее на глазах выступали слезы.

Но утром на помощь ей пришел Горлопан. Неделю назад он убедился, что пеликаны и фламинго после сотни представлений знают уже свои роли назубок и его присутствие в птичьей опере не требуется. Воробей решил отдохнуть за городом и полетел в Паддлеби. Теперь он вернулся и первым делом навестил Джона Дулиттла.

Доктор и его звери сидели за столом, когда Горлопан впорхнул в открытое окошко. Тут же все забыли про кулинарную оперу и забросали воробья вопросами.

— В деревне сейчас прекрасно, — отвечал Горлопан. — Правда, пока цветет только терновник, но уже появилась зелень. Вот-вот зацветут яблони. Но ваш сад, господин доктор, в этом году цвести не будет. Ваши яблони так долго никто не подрезал и не прививал, что они стали больше похожи на стариков с нечесаными бородами, чем на фруктовые деревья. Но дрозды и скворцы по-прежнему вьют гнезда в вашем саду.

— А крокусы? — огорченно спросил Джон Дулиттл.

— Какие крокусы? — искренне удивился Горлопан. — Цветник так зарос травой, что сквозь нее никаким цветам не пробиться. А вот трава растет хорошо, в человеческий рост уже вымахала. Скоро из-за нее дома будет нё видно. Если вы решили выращивать сено, то не прогадали. Воза три в вашем саду набрать будет можно, и неплохо на этом заработать.

Чем больше рассказывал Горлопан, тем больше огорчался доктор Дулиттл и тем больше радовалась Крякки. Она быстро смекнула, что уж теперь ее любимый доктор вернется вместе с ней в ее любимый Паддлеби, чтобы привести в порядок дом и сад.

— А как поживает старая хромая лошадь? — не поднимая глаз от смущения, спросил доктор.

— Жива, что сделается старушке, — чирикнул воробей. — Она передает вам привет. Овса и сена у нее хватает, иногда она выходит погулять на лужайку у дома. На жизнь она не жалуется, но до нее дошли слухи, что вы основали приют для престарелых лошадей. Вот она и спрашивает, не лучше ли ей перебраться в этот приют, а то уж больно одинокой и заброшенной она себя чувствует.