Константин Арбенин - Иван, Кощеев сын

— Не стоит, ваша затемнённость, зарекаться эдак, — замечает Горшеня. — Зарекался один, что доживёт до седин, а пока суд да дело, вся башка облысела!

Инквизитор Горшеню взглядом мочалит, на прибаутки не реагирует.

— Значит, так, — говорит, — слушай меня, мужик, в оба уха, не перебивай, повторять не стану.

Прошёлся для острастки перед самым Горшениным картофельным носом, через ползающего десятника перешагнул, руки из карманов вынул, на стол поставил, костяшками ямки в доске продавил. Это у него от нервной неуверенности так много всяких движений.

— Ведь у меня к тебе, представь, тоже дело есть, — говорит. — Коли ты своё дело мне выкладывать не захотел, то теперь моя очередь — я тебе своё выложу. Хочу я тебе, мужик, сделать одно, как говорится, соблазнительное предложение.

— Я не девица, твоё затемнение, чтоб ты меня соблазнял и предложения мне делал, — уточняет Горшеня. От отчаяния такое в нём шутовство завелось — просто сладу нет.

— А это не для девиц предложение, а наоборот, — смеётся отец Панкраций. — Ты от такого предложения отказаться не сможешь, потому как от него не только твоя жизнь зависит, но и жизнь дружка твоего — Ивана.

Горшеня насупился, головой мотнул — крепко держат его ремни мочёные, всё туже и туже руки-ноги стягивают.

— Ага! — радуется инквизитор, что шута Горшениного примял. — Забеспокоился! Заёрзал, брусок окопный! Слушай внимательно, что я тебе велю, а не то твоему дружку закадычному ни жить, ни дышать!

— Ты сначала найди моего дружка, — говорит Горшеня.

— Найду, — усмехается отец Панкраций, — сейчас же и найду. Чего уж проще!

И хлопнул три раза в ладоши. На этот его сигнал дверь отворилась и вошёл в камеру низенький человек монгольской внешности с большой собакой овчарьей масти. Ростом они вровень — тот человек и его собака. Инквизитор указал жестами на Горшеню — человек раболепно поклонился и собаку с поводка спустил. Собака огрызнулась и бросилась на Горшеню — упёрлась в его грудь лапами, обнюхивать принялась. Горшеня сначала подумал, что конец ему пришёл, что собака его сейчас в клочки раздерёт, а когда понял, что у инквизитора иное на уме, ещё более страшно ему стало — не за себя уже, а за Ивана и за всех, кто с ним в Колокольном лагере остался. Эх, жаль, пёс быстро от него отвалил — если б с ним поговорить, наверняка смог бы Горшеня объяснить, что к чему, смог бы договориться!

Вышли хозяин с собакой из камеры — приказ инквизиторский исполнять отправились. Горшеня губы покусывает, а отец Панкраций всё больше на его товарищеские чувства напирает, психологическим измором берёт, запугивает гробовым спокойствием.

— Ну вот, — говорит, — Мурзафа след взял, а когда Мурзафа след берёт — считай, дело сделано. К утру всех твоих дружков пощёлкаем, как шитиков. Но если ты мне помочь согласишься кое в чём, то мы их, так и быть, оставим в живых. Тебя — казним, а их оставим. Такой расклад!

— Вы сначала блоху споймайте, — говорит Горшеня, глядя, как капрал саблей своей углы ковыряет, на карачках по всей пыточной ползает.

Инквизитор тоже на вояку посмотрел, взглядом его в жгут скрутил — всю игру ему этот олух портит! Тот хозяйский взгляд на себе поймал, шубуршание своё прекратил.

— Виноват… — шепчет командным голосом.

— Пошёл вон! — говорит ему отец Панкраций.

Дождался, пока тот из камеры выпятится, и продолжает разговор.

— Давай, мужик, по порядку пойдём, может, к чему и вырулим. Ну-ка сказывай, как смерть свою инсценировал и от законной казни чуть было не ушёл?

— Как так — инсп… инспенировал?! — ошарашился Горшеня. — Смерть моя самая настоящая была, без притворств. Приключилась она со мною на самом деле, а уж потом я от нее избавился, посредством, так сказать, чуда.

— Чудо у нас в государстве к мужику не допускается, — говорит инквизитор. — Не положено вам, чумазым, его касаться. На чудо надо особые права иметь, которые мы, святая инквизиция, выдаём. А без нас эти права только его величество король может взять, да и то с нашего высочайшего ведома и согласия. Поэтому получается, что ты, мужик, либо лжёшь, либо чужое взял!

— Странное, однако, королевство у вас, — удивляется Горшеня. — На словах — так ничего в ём нетути, а на деле — можно кое-что найти, если поискать хорошенечко. Я во многих царствах бывал, многие на свете места излазил пешком и по-пластунски — и чудо мне везде встречалось. Я без чуда того до своего демобилизационного возраста не дожил бы, точно говорю. Да вот недавнее моё прошлое взять: в Лесном царстве чудес достаточно, и запрета на них никто пока не накладывал. Ещё в одном царстве гостевал давеча — так там чудеса по всему помещению летают, будто мухи, и ничего. Только у вас с чудом плохо — перебои какие-то. Вы бы как-то наладили б, что ли…

— Это в каком это царстве ты давеча гостевал? — ухватился инквизитор.

— Да так, в одном царстве. Названия у него нетути, а адрес я запамятовал. Вроде далеко оно, а из твоих подвалов до него рукой подать. Да ты не беспокойся, ты в ём обязательно побываешь, своими глазами увидишь то диковинное царство.

— Отставить! — кричит отец Панкраций. — Здесь загадками говорить запрещается! Здесь загадки я загадываю, а ты только отгадками отвечать должен!

— Прости, твоя затемнённость, — извиняется Горшеня с лукавинкой, — отныне только отгадками отвечать буду. Выкладывай свои задачки.

Обрадовался инквизитор, стал ладони невидимые под развесистыми рукавами потирать.

— Ага! — говорит. — Значит, осознал кое-что? Значит, будем договариваться?

— Дык попробуем, — щерится Горшеня — Только договор — дело ответственное, а я даже предмету того договора не знаю.

— А предмет договора самый простой, — объясняет отец Панкраций, — жизнь — тот предмет. О жизнях договариваться будем, ими и обменяемся, коль договоримся. Я тебе — одну жизнь, ты мне — другую.

Посмотрел Горшеня на отца Панкрация с жалостью.

— Странный, — говорит, — ты человек, ваша затемнённость! Неужто и впрямь себя боженькиным кумом считаешь, людскими жизнями, как камешками, обмениваешься? Не надорвёшь пузо-то своё от эдаких забот?

— Ты мне не дерзи, — угрожает инквизитор, — я с дерзкими разговаривать умею, я к ним переводчика приглашаю, толмача — немого Заглотушу. Не видел такого? Если хочешь, приглашу, он тебе пару фраз переведёт — с моего языка на твои почки!

— Ладно грозиться-то… — крутит Горшеня. — Сперва объясни, в чём задача моя заключается. Нешто мы без толмачей друг друга понять не сможем?

— А задачка простенькая, — мягчает отец Панкраций, — для первого класса задачка. Всего ничего от тебя требуется: войти к его величеству в покои да и зарезать его.

Горшеня аж крякнул.

— Да ты что, твоё затемнение!? Совсем с ума сверзнулся, шуруп левосторонний съел?