Вацлав Ржезач - Волшебное наследство

— Жрать ты здоров, что правда, то правда, — одобрил он. — Интересно, что ты еще умеешь?

Впрочем, Вит и понятия не имел, что пес должен уметь «еще».

— Надо бы мне тебя как-нибудь назвать, — рассуждал мальчуган, поглощая хлеб с салом. — Наверняка у тебя было какое-то имя, только я не знаю, как его у тебя выведать.

И тут мальчик вспомнил о своем горе и его виновнике.

— Можно было бы назвать тебя Густавом, — съехидничал он, представляя себе, какой смех поднялся бы во всем городе, если бы он, разгуливая с собакой, отдавал ей команды вроде: «Густав, Густав, а ну, подойди, подай хозяину камешек, а теперь служи, ну-ка, хорошо служи, не то отлуплю».

Но эту заманчивую идею он тут же отбросил.

— Э нет, не стану я так тебя называть, ведь тогда я не смогу тебя любить. И вообще, для чего позорить и выставлять на посмешище такого верного и храброго пса, который никому не делает зла? Не знаю, просто не знаю, как бы тебя назвать, лохматик ты мой. Ба, смотри-ка, нашел! Почему бы тебе не стать Лохмушиком, Лохмушем? Ты и впрямь очень лохматый, другого такого еще поискать. Теперь ты будешь Лохмуш, и дело с концом!

Пес, будто поняв, что теперь он получил имя, выразил согласие с таким выбором: встал на задние лапы и, виляя хвостом, облизал Виту лицо.

— Ну, ну, будет, — рассердился мальчик, утираясь обтрепанным рукавом рубашки, — хватит благодарностей.

Тем временем утренняя дымка рассеялась, взошедшее солнце все чаще пробивалось сквозь тучи, являя миру свою красу. Проглотив последний кусочек, Вит почувствовал, как на него наваливаются и печаль, и тоска, и страх за отца.

— Пора нам, Лохмушик, пойти поспрашивать, что с папенькой. Может, удастся что сделать, а мы должны что-нибудь сделать, даже если придется перевернуть вверх дном весь город и вдвоем выступить против этого герцога. Мы должны что-то придумать и выполнить это, ты уж мне поверь.

Лохмуш гавкнул, давая понять, что он полностью согласен и одобряет Витово решение. Мальчик встал и потянулся — даже косточки захрустели. Пес, словно отражение в зеркале, тоже потянулся. Вита это рассмешило.

— С тобой, похоже, не соскучишься, — заметил он, — но сейчас, милый Лохмуш, нам не до игр и проказ — нам с тобой надо подумать о более важных вещах, как сказал бы, наверное, мой отец. Он тоже собак очень любил. Ну, пошли.

Но они не пошли. По крайней мере, не сразу. Выходя из кухни, Вит понял, что не сумеет запереть дом, и его может разграбить первый охотник до чужого добра. Уж коли войдут, то выйти постараются не с пустыми руками. Выгребут все из кладовки, это уж как пить дать, а он потом побирайся или с голоду помирай.

— Придется, Лохмуш, что-то предпринять, нужно как-то позаботиться о наших запасах, а то худо нам придется.

И Вит стал соображать. Тайник можно сделать только в подвале или на чердаке. Но в подвале, конечно, полно мышей. Сало и мыши! Чего уж лучше! Значит, на чердаке. На чердаке уже потому хорошо, что там не так сыро, как в погребе, где хлеб быстро заплесневеет. На чердаке у Вита была ниша, куда он прятал игрушки, деревянную саблю и лук со стрелами. Это был укромный уголок, куда никто не заглядывал. Ниша будет в самый раз, хоть и около чердачного окна, но все-таки в темноте — кто не знает, вряд ли отыщет. Но пыли там — просто сугробы.

Чтобы завернуть свои запасы, Вит набрал всяких полотенец и тряпок. И перетащил их на чердак, поднявшись по крутой, узкой лестнице. Сначала один за другим отнес караваи, потом дважды сбегал за салом — двумя порядочными шматками и еще два раза спускался за яблоками и сушеными грушами. Лохмуш, взбудораженный этой беготней, а главное, самим чердаком, полным удивительных и загадочных запахов, шастал за мальчиком по пятам. Пока Вит укладывал и маскировал свои запасы, пес совал свой нос во все углы, фыркал и чихал, потому что всюду было полно пыли, которую он сам и поднимал.

Вит был целиком поглощен работой и не обратил внимания на то, что тем временем вытворял Лохмуш. Когда же все дела были закончены и они опять спустились вниз, он заметил, что пес треплет какую-то тряпку или что-то в этом роде — то подбросит в воздух, то снова схватит.

— Что это у тебя? — окликнул он собаку. — А ну, дай сюда.

Пес, которого бывший хозяин приучил повиноваться, немедленно послушался и положил лохмотья к ногам мальчика.

Вит поднял.

— Шапка, — удивился он. — Где ты ее взял?

Но потом сам над собой посмеялся. Что удивительного, если у шапочника на чердаке нашлась старая шапочка? И все-таки в ней было что-то особенное. Вит никогда не видел ничего похожего ни в отцовской мастерской, ни в лавке. Это была красная фетровая шапочка, слегка прикрывавшая уши, только необычная по форме. Пыли в ней небось хватает, подумал мальчик и вышел в мастерскую, чтобы вытрясти. Он бил ею о перевернутую полку, и пыль взвивалась облаком, как дым после пушечного выстрела.

Вот наконец пыли вроде бы и нет. Это и впрямь была красивая шапка, из фетра, такого мягкого и нежного, словно бархат. Как же она оказалась на чердаке? Впрочем, сейчас это не так уж важно. Вит был рад шапочке. Мы ведь знаем, что шапку он надевал разве что в самые лютые морозы.

Мальчик примерил находку. Смотри-ка, словно по нему и сшита — прикрыла длинные волосы, изящно легла на уши.

— Возьму-ка я ее себе, почему бы нет? — решил Вит. — Что ты на это скажешь, Лохмуш? Подходит?

Пес согласно гавкнул. Рассмеявшись, Вит сказал:

— Ну, тогда пошли. Идем искать папеньку.

И они шагнули в утренний холод, шершавой изморозью покрывший мостовую.

Не будь обстоятельства столь печальны, Вит шагал бы почти гордо. Гляньте-ка, какая на нем шапочка, другой такой нет ни у кого в городе, а какая собака — красивая, крупная овчарка, его собственная, не каждому мальчишке так везет.

— Это сын шапочника, Вит, — шептали, жалея его, женщины, глядя сквозь прикрытые ставни.

Весть о несчастье, которое постигло шапочника Войтеха, уже разнеслась по городу. Но никто не вышел, чтобы приласкать беспризорного мальчика, чтобы вступиться за него или хотя бы спросить, не подвело ли у него от голода живот. Ведь знали люди и то, что Агата тоже убежала из дома шапочника и дом теперь совершенно опустел. Однако никто не нашел в себе достаточно смелости, чтобы заступиться за мальчика, на отца которого пал гнев герцога. Среди горожан было много и таких, кто ненавидел незваного повелителя, отнявшего у них свободу, но страх был сильнее ненависти. В старинном и испокон веку свободном городе противников герцога было много, но казалось, что они не знали или не хотели знать друг друга — взаимное недоверие охватило всех горожан. Люди сидели по домам, затворив ставни, и без особой нужды предпочли бы вообще не показываться на улицу. Когда приходилось разговаривать друг с другом, то они толковали о погоде, о гусенице, поселившейся на капусте, о пропавшей тяге в дымоходе и тому подобных вещах, но ни слова о том, что камнем лежало на сердце.