Ирина Грекова - Аня и Маня

— Правда, как легко летать? — спросила Аня. — Наверно, это нас лунный свет поддерживает.

— М-м-м, — отвечала Маня.

— А ты чего дёргаешься?

— Нога чешется.

— Почеши.

Но чесаться на лету Маня не умела. Надо было где-то остановиться. Девочки встали на первое попавшееся облачко. Оно под ними не провалилось, а спружинило, как мягкий диван. Маня почесала ногу.

Полетели дальше. Очень хорошо было лететь, только Маня снова начала дёргаться.

— Опять чешется? — спросила Аня.

— Угу. Комары накусали.

— Где тут комары? Один лунный свет.

— Они меня ещё днём накусали.

Ну, что тут поделаешь? Остановились. Опять полетели.

Внизу, под ногами, неслышно промелькнула какая-то ночная птица.

— Что это? — спросила Маня.

— Наверно, сова.

— Ой, сов я боюсь!

— Не имеешь права. Ты ведь мышей боишься, да?

— Боюсь.

— А совы едят мышей. Они едят того, кого ты боишься. Значит, ты не должна бояться сов. Ясно?

— Ясно, — сказала Маня. — Только я ничего не поняла.

Аня в воздухе почему-то совсем не боялась и чувствовала себя лучше, чем на земле. А Маня побаивалась и то и дело останавливалась что-нибудь почесать. Аня всё это терпела, пока Маня не заявила, что у нее чешется хвост.

— Врёшь, у тебя хвоста нет, — сказала Аня. — Ведь не может чесаться то, чего нет?

— Есть у меня хвост, ведь я произошла от обезьяны, — ответила Маня и показала Ане хвост. Очень маленький, он едва торчал из-под платья.

Пришлось опять встать на облако.

— Ну знаешь, с такими остановками прямо неинтересно летать — сказала Аня. — Никакой волшебности, даже скучно.

И как только сказала, лунный свет погас. Наверно, это ветер завесил Месяц синими штанами.

— Ой, боюсь! — пискнула Маня.

— А я ничего не боюсь, — похвасталась Аня. — Ни мышей, ни лягушек, ни змей, ни темноты.

И соврала, потому что душа у нее была в правой пятке. Она потерла пятку, и душа оттуда ушла.

— Как же мы вернемся домой? — спросила Маня. — Ничего не видно!

Но тут Месяц опять засветил, и девочки увидели перед собой блестящую покатую дорогу, вроде большущей ледяной горки, которая с неба вела прямо на территорию.

— Поедем? — спросила Маня.

— А на чём? Санок у нас нет.

— На животах.

Они легли на животы и съехали по блестящей дороге к пятому домику. И каким-то непонятным образом оказались сразу в своих кроватках. Кругом спали дети, и часы тикали по-обычному: тик-так.

— Ты спишь? — спросила Маня.

— Нет, я же сказала тебе, что никогда не буду спать.

— Я тоже никогда не буду.

Обе уже спали.

— Знаете, дети, — сказала Зинаида Петровна, — кто-то у нас в пятой группе бродит по ночам. Кто из вас бродит, признавайтесь!

Маня покраснела и сказала быстро:

— Только не я.

Аня побледнела и сказала:

— Это я.

— Это мы, — поправила Маня. — Не я, а мы.

— Очень плохо, — сказала Зинаида Петровна. Ночью надо спать, а не бродить.

— А мы и не бродим, мы летаем, — заявила Маня. — Летать гораздо легче, чем бродить.

— На чем же вы летаете? На самолёте?

— На руках, на ногах, на голове, — затараторила Маня.

— На лунном свете, — прибавила Аня.

— А кто из вас на террасе скрипит и охает? Кряхтит и потрескивает?

— Это Шкаф, — ответила Аня.

— Шкаф Коллективович, — поправила Маня. — И ещё у него сын, Телевизор Шкафович, только он сейчас в починке.

— Ну вот что, девочки, — сказала Зинаида Петровна. — Эти ночные походы надо прекратить. Летайте сколько хотите, но только во сне. Детям часто снится, что они летают. Это значит, что они растут.

— Я, значит, очень быстро расту, — сказал Серёжа Давыдов, — потому что я во сне очень высоко летаю. Прямо в космосе, честное слово!

— Врёшь, — сказал Саша Савин, — нигде ты в космосе не летаешь.

— А ты откуда знаешь, что не летаю? Это мои сны, а не твои.

— А я твои сны изнутри тебя вижу. Никаким космосом там и не пахнет. Самое высокое — в стратосфере.

— А ты совсем нигде не летаешь. Я твои сны тоже изнутри тебя смотрел.

— Нет, я летаю, но не выше воздуха.

Заспорили о том, кто летает, а кто нет. Женечка Яхонтов сказал:

— Я во сне не летаю. Я во сне ползаю, как черепаха.

Оказывается, каждый во сне что-то делал: летал, бегал, плавал, прыгал, ползал или чесался.

Одна Зинаида Петровна ничего во сне не делала, потому что она была уже большая и росла не в длину, а в ширину.

— Ну, довольно хвастаться, — сказала она. — Давайте лучше договоримся. Первое: спать всю ночь по-хорошему, не бродить, не кряхтеть, не скрипеть, со шкафами не разговаривать. Договорились?

— Договорились! — закричали ребята, и Аня с Маней тоже.

— Второе: если кто-нибудь увидит во сне, что он ползает, бегает, прыгает, плавает или летает, запомнить этот сон и на другое утро рассказать всем, договорились?

— Договорились!

— Смотрите, уговор дороже денег, — сказала Зинаида Петровна.

— Каких денег? — спросила Аня.

— Любых, — ответила Зинаида Петровна и так на Аню поглядела, что у той вопрос, чесавшийся на языке, перестал чесаться и пропал.

И все пошли в лес.

А там, на пригорке, где солнышко пригревает, оказывается, уже поспела земляника. Дети на нее набросились, хватали и ели сладкие, душистые ягоды. Одна Аня Зайцева не ела землянику, а только нюхала.

— Аня, почему ты не ешь ягод? — спросила Зинаида Петровна.

— Они немытые, — ответила Аня, — мне мама не разрешает.

— Молодец, Аня, — сказала Зинаида Петровна, — маму всегда надо слушаться.

— А мне мама немытые разрешает! — закричала Маня. — Мне она всё разрешает, воду сырую прямо из крана и молоко с помидорами. Один раз я даже из лужи пила, честное слово!

— Ну, это уж ты напрасно, — сказала Зинаида Петровна. — И фрукты и овощи лучше мыть перед едой. И руки — тоже. А земляничку, здесь, в лесу, прямо с кустика, можно и немытую съесть — она чистая.

— А я один раз даже свечку ела! — не унималась Маня.

— А я… — закричали ребята. — А я…

Оказалось, что всякий что-нибудь такое да ел. Больше всех отличился Серёжа Давыдов. Он ел зубную пасту.

— И как, вкусно?

— Не особенно, — признался Серёжа.

А потом Зинаида Петровна рассказывала ребятам про своё детство. Когда она была маленькая — во время войны, — был голод. И совсем нечего было есть. Хлеб выдавали по карточкам. А карточки — это такие бумажные листки, от них ножницами отрезают талоны, квадратики. И за такой талон человеку дают хлеба.

— Сколько? — спросила Аня.

— Двести граммов, триста, четыреста. Как где и как кому. Тяжело человек работает — и хлеба ему больше.