Ирина Грекова - Аня и Маня

— Ну, четыреста — это слишком много, — сказал Саша Савин. — Я лично хлеб терпеть не могу и никогда не съел бы четыреста граммов.

— Это когда есть другая еда. А если, кроме хлеба, ничего нет, то четыреста граммов в день — это не много, а мало. А в Ленинграде одно время сто двадцать пять выдавали. Это очень маленький кусочек.

— Вот такой? — спрашивали ребята.

— Нет, ещё меньше. И всякий человек, который знает, что такое голод, не будет капризничать с едой. Говорить: «терпеть не могу хлеба». И не будет есть зубную пасту, как некоторые.

Серёжа Давыдов покраснел и пообещал, что больше зубной пасты есть не будет.

— Я вместо неё творог буду есть. Почти такой же противный.

— Ну, а теперь поиграйте в салочки, а то засиделись, заговорились, — сказала Зинаида Петровна.

Ребята стали играть в салочки, а Аня подошла к Зинаиде Петровне и спросила:

— Что такое ночь? Такое время дня? Или такое время года?

— Такое время суток. Иди, Аня, побегай.

Но Аня не стала бегать. Она пошла под большую берёзу, села там на корточки и внимательно глядела куда-то в траву.

— Опять цыплят высиживаешь? — кричали ей ребята.

А она вовсе не цыплят высиживала, а думала. Про ночь ей было уже ясно. Она думала о большом и маленьком. Почему большое издали кажется маленьким?

Наступила новая ночь. Аня с Маней лежали в своих кроватках и изо всех сил старались заснуть. Они ведь обещали Зинаиде Петровне всю ночь спать, видеть сны и всё, что увидят, рассказать ей и ребятам.

Но вот беда: чтобы увидеть сон, надо заснуть! А вот заснуть-то им никак не удавалось. Они зажимали глаза ладошками: не закрываются, и все! Другие ребята давно уже спали, а Аня и Маня — нет.

— Говорят, чтобы заснуть, надо считать до тысячи, — сказала шёпотом Маня. — Жаль, что я считать не умею.

— Я много раз считала и ни разу не заснула, — ответила Аня.

В комнате было не так светло, как в предыдущие ночи, потому что месяц уже порядочно убыл и светил теперь не голубым светом, а, пожалуй, зеленым.

Девочки лежали и вздыхали.

— Аня, ты спишь? — окликнула Маня.

— Сплю. А ты?

— Тоже.

Ещё полежали. Опять спрашивает Маня:

— Спишь?

— Сплю. А ты мне не мешай.

— Сны видишь?

— Пока нет. Видела корову, только не во сне, а в бессоннице.

— Большая корова?

— Средняя.

Опять полежали. На этот раз заговорила Аня:

— Слушай, если бы ты была коровой, какого бы цвета ты хотела быть?

— Белой, с чёрными пятнами, — ответила Маня. — А ты?

— Песочной.

— Песочных коров не бывает.

— Нет, бывает. Я своими глазами такую корову видела.

— Нет, не видела.

— Нет, видела! Ты что, мне не веришь?

Аня захлопала глазами, выдавила две большие слезы и начала попискивать:

— И-и-и-и-и!

— По ночам рыдать нельзя, — сказала Маня. — Ты забыла?

Аня вспомнила, что Зинаида Петровна запретила рыдать по ночам, сразу же перестала. Говорит:

— А я и не рыдаю. Я уже эту привычку бросила.

Притихли девочки, лежат смирно, а сон всё не идет. Трудно, оказывается, заснуть, когда стараешься.

— Давай походим, — предложила Маня. — Тихонько-тихонько, тише мышей.

— А Зинаида Петровна бродить по ночам запретила. Мы же с ней договорились.

— То «бродить», а то «ходить». Совсем другое дело.

Ане не верилось, что «ходить» и «бродить» — разные вещи. Но очень уж скучно было лежать. Она согласилась.

— Ладно, походим.

Девочки вылезли из-под одеял, надели тапочки и осторожно, чтобы не скрипнуть, вышли из спальни. Ночь была как ночь, только не голубая, а зеленоватая.

Аня спросила:

— Маня, а ты знаешь, что такое ночь?

— Ночь — это такое время ночи, — быстро ответила Маня.

— Вот и врёшь.

— Не вру, а ошибаюсь.

— Вот и ошибаешься. Мне Зинаида Петровна объяснила: ночь — это такое время суток.

— Не всё ли равно: время ночи или время суток? Было бы весело!

Вышли на территорию. Всё кругом было незнакомое, зеленоватое, как вода в аквариуме, только без рыбок.

— Давай полетаем! — предложила Маня. — Как тогда!

— Ладно, — сказала Аня. — Только, чур, не чесаться на облаках, а то скучно ждать.

— Чур! — согласилась Маня.

Девочки взялись за руки и подпрыгнули. Но не полетели, как тогда, а опять опустились на землю. Даже подошвами пристукнули, как всегда, когда прыгнешь.

— Надо постараться, — сказала Маня. — Если выше подпрыгнем — полетим.

Постарались. Подпрыгнули выше. Не помогло: только подошвами громче пристукнули.

— Надо надуться, — сказала Маня. — Если надуемся — полетим.

Надулись девочки изо всех сил. Прыгнули. Опять не полетели. Тут Аня догадалась, почему.

— Лунного света мало.

И в самом деле, лунного света было маловато. Кстати, куда девался Месяц? На небе его не было. Может быть, опять на клумбе лежит?

И правда, выглянули из-за кустов и увидели, что на большой клумбе, в самой середине лежит что-то светлое. Только не круглое, а продолговатое, изогнутое. Видно, это не Месяц, а Полумесяц. Очень узенький, тонкий, худой, похожий на ломтик голландского сыра. Лежит и сияет зеленоватым светом, как у светляка, только поярче. А может быть, это всё-таки, Месяц?

Девочки решили с ним заговорить.

— Только повежливее, — сказала Аня. — Помнишь, какой он обидчивый? Лучше называть его Месяцем, а не Полумесяцем: «полу» — это как-то обидно.

— Хорошо бы его по отчеству назвать. Может быть, Месяц Коллективович?

— Нет, — ответила Аня. — Отчество у него другое. В книжке «Конёк-горбунок» написано, что он «Месяц Месяцович». Только я этого не понимаю. Что же он, сам себе отец?

— Не может быть! Давай будем его называть просто «товарищ Месяц». Это очень вежливо.

Девочки подошли к клумбе и сказали в один голос:

— Здравствуйте, товарищ Месяц!

— Я уже не Месяц, а Полумесяц, — сказал ломтик слабым голосом. — Даже не Полу-, а Четвертьмесяц, но вы можете называть меня Полумесяцем.