Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане

— Не шевелитесь! — крикнул Цинамон. — Двигаться нельзя! Положение каждого будет зафиксировано комиссией!

Толстопуз VII соскочил с коня, сделал глубокое приседание и с трудом выпрямился, — так сильно мешали королю его рыцарские доспехи. Их величества медленно подошли друг к другу.

— Неплохо идёт, — просопел Толстопуз.

— Великолепно, — гаркнул Цинамон.

— Прошу извинить меня, король Цинамон, — начал в замешательстве Толстопуз VII, — но в этом шуме совсем теряешь голову, я уже целый час мучаюсь и не могу припомнить: из-за чего мы деремся?

— Как из-за чего? — шепнул изумлённый Цинамон. — Из-за миндальной шашки.

— Из-за такой глупости? — удивился Толстопуз.

— Как из-за глупости?! Я ведь съездил тебе скипетром по голове!

— Ага, вспомнил! Только не говори об этом громко, иначе они не захотят сражаться за нас, — и он указал рукой на солдат, не отрывавших взгляда от лиц монархов. — Так, так, так, припоминаю… — Лицо короля побагровело, — такое оскорбление… — Он затопал ногами. — Теперь я снова разгневан — мы можем биться! — И Толстопуз так стремительно опустил забрало, что прищемил свой лоснящийся подбородок.

Сражение продолжалось. Дрались яростно. В самом центре побоища пузатый портной Узел мужественно бился с толстобрюхим шлифовальщиком Амилькаром Оселком. Не в состоянии достать противника руками — мечи были уже сломаны, — они наскакивали один на другого и ударялись животами, рокочущими, словно военные барабаны…

И всё-таки перевес был на стороне блабланцев.

Я дрался, как лев. Я охрип от беспрерывной игры на рожке. Но при виде отчаяния, написанного на добром лице короля Толстопуза, я не удержался и затрубил вновь, чтобы поднять утомлённое войско в атаку.

Я заиграл наш бессмертный гимн:

Но это было уже последнее усилие…

Я не знал тогда, что голос моей трубы пробудил усыплённого лекарствами вождя. Полководец, заслышав гул близкой битвы, сбросил с себя одеяла и соскочил с повозки.

— Коня! Дайте мне коня! — кричал Майонез, застёгивая пояс.

Но лагерь был пуст. Все слуги убежали смотреть на сражение, а заодно и досадить чем можно врагу.

— В тылу, за постоялым двором, сидели на корточках оба юнца. Они стащили миску блинов с абрикосовым вареньем, и теперь, облизываясь, изобретали новую каверзу.

— Слушай, Узелок, я всё-таки выпущу их, — шептал Прыг, прижимая к себе кожаный мешочек.

— Я чувствую, что нам не избежать ремня, — меланхолически вздохнул Узелок, но глаза его беспокойно светились.

— Я и в самом деле не выдержу, у меня уже затекает рука. — Прыг сжал сильнее мешочек, который двигался и шумел так, словно в работала, жужжа шестерёнками, какая-то сложная машина.

— Ну, пошли!

Быстро перебирая ногами и весело гикая, они снова побежали в гущу сражения.

На остывшей пушке стоял полковник Пернат и в подзорную трубу рассматривал поле битвы.

— Это действительно редкостные стёкла, — бурчал он себе под нос, — они здорово приближают: — у меня перед глазами одна только лошадиная морда. — Бедняга не знал, что блаблацкие драгуны в этот момент напали на батарею.

Вдруг на голову сражающимся упал таинственный мешок. Бросив его, Прыг и Узелок тотчас же удрали. А из мешка начали, жужжа, выскакивать золотые искры. И как только они садились на кончик носа или на толстый затылок, солдат удирал, размахивая руками.

Это осы, рои тютюрлистанских ос!

Так описывает это событие блаблацкий поэт.

Укушенный под хвост конь короля Цинамона встал на дыбы, повернул назад и, не слушаясь всадника, весь в мыле, умчался прочь.

— Король уходит! — заорал кто-то.

— Король уже убежал, — кричат все и бегут за ним следом.

Так осиное гнездо, снятое с крыши постоялого двора «Под копчёной селёдкой», сыграло решающую роль в нашей победе.

И как раз в этот момент подлетел, сидя с поджатыми ногами на пойманном скакуне, граф Майонез. Мой рожок придал ему силы.

— За мной! — крикнул он. — На Блабону!

И мы начали преследовать врага.

Через три дня и три ночи у нас взбунтовались кони. Покинув всадников, они вернулись в родные конюшни. Продолжая путь пешком, мы шли форсированным маршем на вражескую столицу. Нам удалось настигнуть только одиннадцать инвалидов. На восьмой день укреплённые ворота Блабоны захлопнулись перед самым нашим носом, тяжёлые створы прищемили прямую, как клин, бороду графа Майонеза, — она первой стремилась проникнуть в осаждённый город. Не дожидаясь цирюльников и брадобреев, спешивших сбрить бороду по всем правилам искусства, граф героически отрубил ее мечом и, лишившись истинно мужского украшения, стал еще более грозен и суров.

— Да, друзья мои, я и мой рожок привели нашу армию к победе, — хвастался Пыпец, закрывая от удовольствия глаза. — И король помнил об этом. Он снял со своей груди самый большой орден и приколол его мне, — тут петух расправил выцветшую ленточку на груди.

— Оооох! — запищали восторженные голоса.

— Кто это там опять? — удивился Мышибрат. Вытянув из огня пылающую ветку, он помахал ею в темноте. Ему показалось, что маленькие чёрные точки скачут у него в глазах, а может быть, это был сон, который сыпал голубоватый мак.

— Тебе время что-нибудь мерещится, — зевнула Хитраска.

— Тише! Слышите? — насторожённо шепнул петух.

Звери замолкли.

Издалека послышался конский топот, и по дороге вновь проскакал всадник, разрезая факелом темноту. Длинным хвостом за ним летели искры и, мерцая, гасли.

— Говорю я вам: что-то случилось…

— Да, похоже на то, что случилось что-то важное!..

Мышибрат в задумчивости выпустил когти и стал точить их о камушек.

— Эх, если бы теперь были такие войны! — вздохнул он.

— Никто не может сказать, что ожидает нас в будущем.

— А как вам удалось взять этот город? — спросил, наконец, Мяучура, рассматривая блестящий коготок.

— Блабону? Пустяки! И этой победой потомки обязаны мне, — гордо ответил петух. — Вы только представьте себе… Мы не были подготовлены к осаде крепости. Солдаты тяжело дышали, они утомились и проголодались. Пушки и обозы остались далеко позади. А тут стены и заборы из кольев вышиной в три человеческих роста. За забором город, и такой город, что клюв невольно расплывается в улыбке, — весь он застроен маленькими домиками, покрашен розовой и жёлтой краской; улицы вьются, точно ленты, а над домами сверкают позолоченные крыши замка и купола церквей.

Хотелось бы склевать это как пирожное, а тут стена; по стене, издеваясь над нами, прогуливаются блабланцы.