Ванда Мараховска - Сказки далеких островов и стран

Так прошло два дня и две ночи. У гиены уже запали бока от голода, язык от жажды высох, она еле-еле передвигалась из угла в угол и только страшным голосом завывала:

— Гани-и-и! Гани-и-и!

А кролик, веселенький, кругленький, ушами весело стрижет, мягкой шерсткой поблескивает, розовыми глазками весело помаргивает.

Удивляются их сторожа, даже хозяева лесной чащи, пума и ягуар, уж на что они гордые и неприступные, и те стали на кролика в щелку милостиво поглядывать, удивляясь его выдержке.

— И тебе совсем ни есть, ни пить не хочется? — спрашивают они.

— Нисколечко, — улыбается кролик Мали, и ушами, и усами молодецки шевеля.

— А ты, Ганида, хочешь есть и пить? — заглянули они потом в другой домик. Но там стояла мертвая тишина; никто им не ответил, никто в домике не шелохнулся.

— Наверное, Ганида уже умерла, не выдержала голодовки, — говорит цесарка.

— Может быть, она только спит? — вмешалась белая лама.

— Да, конечно она дремлет, — потряхивая белой гривой, подлежал ламу дикий мустанг.

— Надо бы все же проверить, что там с ней делается, — промурлыкала, выгибая спину, пантера.

— Да, кому-то из нас придется войти в домик, иначе ведь нам не решить этого спора, — пропищал еж.

— Вот ты и ступай! Ты — маленький, в любую щелочку пролезешь, да и в темноте ты хорошо видишь, — решила пума.

Еж почтительно вытянулся, растопырил свои иглы и ответил:

— Слушаюсь вашего приказания, госпожа пума!

Минуту спустя он уже был внутри домика гиены. А все звери, затаив дыхание, дожидались его возвращения. Но еж все не показывался.

— Пойду-ка я, посмотрю, что там творится? Умираю от любопытства! — заявила обезьянка.

— Иди, — разрешила ей пума.

Быстро вскарабкалась обезьянка на крышу домика и через отверстие в крыше прыгнула внутрь. Прошла минута, вторая, третья — обезьянка не возвращалась.

А внутри снова стояла полнейшая тишина, как будто там не было ни одной живой души.

Только крошечная колибри, которая слышит, как трава растет, закричала в ужасе:

— Я слышала какой-то стон, писк, как будто кот душит мышку.

— Э-э, это тебе показалось, — сказал ягуар. — А, впрочем, может быть окликнем их? Ганида, Ганида, ты жива еще? Ежик, ежик, где ты? Откликнись!

— Обезьянка, обезьяночка! Откликнись, — звали звери.

Но в домике по-прежнему царила тишина.

— Ганида, Ганида!

Никто не отзывался.

Наконец пума, потеряв терпение, сама вскочила на крышу и проскользнула через отверстие. Из тихого до сих пор домика донеслось страшное рычанье и вой. Бешено рычала пума и выла гиена Ганида.

До собравшихся вокруг зверей дошли отголоски схватки, а потом снова наступила тишина. Минуту спустя показалась пума, вся окровавленная, исцарапанная, с горящими глазами.

— Глупа, как гусыня, эта Ганида! Вообразила, что иметь дело со мной — это то же самое, что с ежом или обезьянкой! Она ведь притворилась мертвой, а как только я подошла — цап меня за горло! Ну, уж я ее проучила, на всю жизнь запомнит! Билась с Мали об заклад, кто дольше без пищи выдержит, а сама и ежа, и обезьянку проглотила! Вот Мали — молодец кролик — сдержал свое слово, выиграл заклад, поэтому ему и награда полагается.

— Да здравствует Мали! — воскликнули звери, вытащили кролика из домика и давай засыпать его подарками, превознося его до небес.

— Но он ведь страшно голоден, наверное. Столько времени во рту ни крошки у него не было, — вдруг забеспокоился голубь.

— Правда, правда! Как же мы об этом забыли? — И звери со всех ног кинулись рвать для кролика зеленую траву, сладкие фиги, маниоку, бананы, молодые побеги пальмы и бамбука. А стройная антилопа даже помчалась на полянку и принесла ему диких ананасов — лакомство из лакомств.

Мали, хоть и был сыт по-горло, не мог устоять перед таким угощением и снова принялся за еду, да так, что у него за ушами затрещало. Правда, немножко стыдно ему было. Жует он, жует, а про себя думает:

— Ну, по крайней мере, все отдохнут от этой разбойницы… А здорово я ее провел!

— А что же с Ганидой случилось? — спросите вы.

Лежит она в яме, вся высохшая, зализывает раны — следы когтей пумы, и все-все звери ее глубоко презирают.

Баю-баю, баю-бай! Поскорей засыпай!

Давным-давно жила-была в самой гуще леса бедная вдова со своими двумя дочерьми. Одну из них звали Лизетта, другую — Маритта. Выросли они и стали такими красавицами, что мать начала бояться, как бы их не похитил кто-нибудь. На рассвете она обычно уходила на работу далеко в поле и возвращалась поздним вечером. А дочерей своих она закрывала на замок, наказав, чтобы они никому ворот не открывали. Возвращаясь домой, она, остановившись у ворот, обязательно три раза стучалась — стук-стук-стук! — и напевала при этом:

Тогда Лизетта и Маритта брали ключи и открывали ворота, впуская мать в дом. И так повторялось ежедневно, пока шли дожди. Но вот наступила весна, в хижине стало душно и скучно, и однажды Маритта сказала своей сестре:

— Лизетта, давай откроем окна! Мне так надоело — живем, как какие-то зверьки, весь день в этой темной норе и только по вечерам выходим в лес.

Лизетта открыла оба окна, и сестры могли теперь надышаться свежим воздухом. Они любовались цветущим лесом, наслаждались лесными запахами, слушали пенье птиц, веселую перекличку попугаев, возгласы обезьянок, раскачивающихся на длинных лианах, обвивавших своими зелеными руками деревья.

Как раз в это время проезжал мимо на лошади работорговец. Увидел у окошек двух хорошеньких девушек, и у него даже глаза заблестели. «Откуда тут такие красотки? — подумал он. — Я за них полный кошель денег получил бы! Ведь сейчас молодые, здоровые рабыни в цене. Хорошо бы их похитить, только их, наверное, очень стерегут».

Работорговец соскочил с лошади и постучал в ворота. Лизетта и Маритта увидели его из окошка и побыстрее затворили железные ставни, а сами тихонечко, тихонечко притаились.

— Эй, кто тут живет? — закричал незнакомец. — Откройте страннику! Не откажите жаждущему в кружке воды!

— Может — откроем ему? Ведь не съест же он нас! Нехорошо отказывать в кружке воды путнику! — предложила Маритта.

— Нет, нет! — решительно возразила Лизетта (она была постарше и поумнее). — Матушка велела нам никому не открывать.

Долго стучал торговец в ворота, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в щелочку, но так ничего и не увидел. Пришлось ему отъехать ни с чем. Однако мысль о том, чтобы похитить девушек, не оставляла его.

В конце концов он решил обратиться за помощью к гиене Ганиде. Ему хорошо были известны ее повадки. Он знал, как все — и люди, и звери — ненавидят ее за кровожадность. Но это как раз и было ему на руку.