Коллектив авторов - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад

Она столкнулась с ним во Дворце Почетного легиона, рядом с Роденовым «Мыслителем». Волосы у него поредели. Он вернулся к готовке, сказал, работает теперь в ресторане со смешанной кухней, в районе Миссии. Ева стала звездой телесети, живет с высокопоставленным юристом. «А», – ответила Мередит. Он не унизил ее мольбой о прощении. Кулаки сунул в карманы куртки. Она взяла его за локти. Он заглянул ей в глаза так, как никогда толком не удавалось. Она не знала, как ему сказать о ее собственном романе, чтобы не вышло, будто она сводит с ним счеты – или спускает с крючка. Поэтому говорили они мало. Но взгляды их говорили о единстве – без сказочного окончания: она с кем-то встречается, он – тоже. Но теперь, может, он время от времени мог бы звонить ей, разговаривать, и она бы с радостью отвечала ему.

В юные годы вкусы у нее были барочные. Французские гобелены. Слоеные торты. Теперь ей хотелось простоты. Консоме. Эссенции.

Мередит Лок перешла из возраста средних лет в более-зрелый-но-все-еще-относительно-свежий. Ноги у нее покрылись сеткой варикозных вен из-за жизни стоймя, но она сохранила за собой пост шеф-повара и мишленовскую звезду, пока ей не стукнуло пятьдесят восемь. Без страха, без горечи она приняла весть о том, что, несмотря на регулярные осмотры, у нее развился рак груди, с метастазами. Просто пришло ее время. Вот и всё.

Рей Лок перешел на работу в другой ресторан – латиноамериканское заведение с кобальтово-синими стенами. Такова будет его судьба – скакать с места на место. Но пока он жил со школьной учительницей, которая дружила с Мередит и понимала, как жизнь скручивается, сворачивается кольцами и хватает себя за хвост. Она отправила Рея заботиться о Мередит – а потом снова примет к себе.

И вот они опять были вместе – ненадолго. Боли ее к тому времени стали невыносимы.

Он принес ей подарок, который купил в Спрингфилде, Иллинойс, сто лет назад, но так и не использовал: кулинарную книгу Гражданской войны. У нее в квартирке на Грин-стрит он приготовил бланманже из жемчужного мха. «Ты единственный человек на этой планете, кому это может понравиться, – сказал он. – Я люблю тебя. Обожаю тебя, знаешь». Ее улыбка, темные круги у глаз, бирюзовый шарф на голове. Давным-давно, в середине XIX века, водоросль эта могла добраться до аптекаря где-то на Среднем западе и стоить совсем недорого. Ее продавали как целебную людям с хрупким телосложением. Жемчужный мох предписывалось тщательно мыть и кипятить, и он добавил лишь горсть в молоко, а еще – горький миндаль, сахар, корицу и мускатный орех. Кормил ее с ложечки. «Мой драгоценный», – говорила она.

В конце концов всяк обращается в атомы. Ее роман с балеруном – чем он отличался от того, что был у Рея с Евой? Эта жажда величия, свободы, высшего света. Бог, глядя вниз, мог усмотреть здесь некое уравненное математическое выражение. И впрямь, не странно ли, что страсть должна отступать с долгим знакомством, и все-таки люди рождаются с желанием найти Того Единственного? Не есть ли это величайшая человеческая дилемма? А если человек нацелился обрести Бога в физическом, чтоб возросло желание тела? Что за бред отделять любовь Божью от телесной любви человеческой.

Обнявшись, Рей и Мередит стояли у кромки воды в парке «Край света». Благословенна будь Аннетт Келлермен, сказавшая, что вода учит скромности души: она весело заметила, что «оставив берег позади, я будто бы все уменьшалась, пока не стала всего лишь пузырьком и испугалась, что пузырек этот лопнет».

Но оба они уже были за пределами слов.

Он обнял ее, она – его. Он склонился поцеловать ее в тот самый миг, когда она запрокинула голову встретиться с ним в неторопливом поцелуе.

Поцелуе их жизни.

Соленый воздух. Море спешит прикрыть их босые ноги кружевами пены. Крабы отдыхают под мокрым песком, их дыхательные отверстия – как соломинки, чтобы пить прибой. Прибой нескончаем в своих приходах и уходах, исполнен опасности, хоть и вполне владеет тем ритмом, что любим от начала времен – за то, как баюкает он тело ко сну.

Я без ума от Аннетт Келлермен. И всегда была. Она известна как «Русалка за миллион долларов», танцевала ею самой поставленный балет в аквариумах с водой, и отчасти благодаря ей возникло синхронное плавание. Слава и богатство (и любовь всей жизни, да) – побочные продукты. Роскошная, шокирующая, изобретательная, артистичная, она – сон, бездыханный, плавучий, переполненный радостью того, как ее погружение запечатлевает чистоту каждого мига. Земля и люди на ней, что все время толкаются, – вот от чего она жаждала бежать. Она была очень отсюда – и очень из другого мира.

Как-то раз я пошла плавать после болезненно долгого перерыва без бассейна, и моя радость от пребывания в воде помогла «Русалочке» всплыть в моем сознании – как истории, которую я бы с удовольствием изобрела заново. По многу часов я могла оставаться в мире Аннетт. Наверное, вот так прост мой выбор сказки.

Я перечитала оригинал Ханса Кристиана Андерсена, и – о господи! – по-моему, принц либо чудовищно жесток, либо поразительно туп. Поначалу я хотела выдумать умного, заботливого мужского героя, даже с поправкой на то, что он делает катастрофическую ошибку, путая любовь с погоней за красивой идеей. Некоторым критикам не нравится то, что они воспринимают Андерсенов добродетельный финал и его мучительное описание немой женщины, жертвующей собой ради легкомысленного богатого юноши, но меня вполне захватило, насколько сильно его история – о классическом любовном треугольнике, таком, что избегает традиционно счастливой (сказочной) развязки: разбитая, сверхтерпеливая, безответная женщина умирает за любовь и не может объясниться, а сама наблюдает, как мужчина (с которым она делила глубокую дружбу) заменяет ее на идеал посвежее и помоложе.

Эта история стара как мир. От нее я и танцевала. В сердце Андерсеновой поразительно меланхоличной истории – борьба за уравновешивание смертных желаний и поиска бессмертия, вечности – как бы мы это ни называли. Во мне есть глубинное сострадание – оно есть у всех нас – сущностной дилемме желания, чтобы страсть, любовь и дружба с одним человеком росли, а не отмирали лишь потому, что время прошло. Много чего можно сказать и о борьбе с потребностью отделять человеческую любовь от того, что мы склонны звать святым.

Все встало на свои места. Я быстро написала этот текст – после визита в торговый центр, где женщины опрыскивали меня духами и тянулись ко мне своими трепещущими пальцами, похожими на полипы, которые видела Русалочка, придя к Морской ведьме признаваться, что хочет обрести новую жизнь. Этот образ вызвал к жизни все остальные.