Джеймс Барри - Питер Пэн в Кенсингтонском Саду

Прошло много ночей и даже месяцев, прежде чем он попросил у фей исполнить его второе желание. Боюсь, я не смогу вам точно сказать, почему он откладывал так долго. Во-первых, ему надо было очень со многими попрощаться, и не только с близкими друзьями, но и с сотнями любимых мест. Во-вторых, он должен был совершить последнее плавание, потом — самое последнее, потом — самое последнее из всех, и так далее. Кроме того, в его честь давалось множество прощальных ужинов. И наконец, не обязательно так уж спешить, ведь у мамы хватит терпения ждать его бесконечно долго. Этот последний довод очень не нравился Соломону, поскольку им воспользовались ленивые птицы, не желавшие работать. У Соломона было несколько первоклассных девизов, чтобы заставить птиц работать, например: «Хотя яйцо можно снести и завтра, не откладывай и снеси его сегодня», или: «В этом мире возможность дается только раз». Питер же подавал прямо Противоположный пример, — он все откладывал и откладывал, и ничего плохого с ним не происходило. Птицы кивали на него и начинали лениться.

Однако не будем забывать, что, хотя Питер собирался к маме крайне медленно, он абсолютно твердо решил к ней вернуться. Лучшим доказательством этого служит то, что он чрезвычайно осторожно вел себя с феями. Они страшно хотели, чтобы он остался в Саду и продолжал для них играть, и с этой целью пытались поймать его в ловушку, заставив произнести что-то вроде: «Я хочу, чтобы трава не была такой мокрой»; некоторые из них продолжали танцевать, когда уже давно пора было остановиться, в надежде, что он им крикнет: «Я хочу, чтобы вы наконец остановились!». Тогда они могли объявить, что он произнес свое второе желание. Питер, однако, разгадал их план и, хотя несколько раз уже начинал «Я хочу…», всегда успевал вовремя остановиться. Поэтому, когда он им смело заявил: «Я хочу Немедленно отправиться назад к маме, раз и навсегда», — им оставалось лишь пожать плечами и отпустить его.

Наконец Питер понял, что надо спешить: он увидел Во сне, что его мама плачет. И он знал, о чем она плачет, знал, что его объятия немедленно вернут улыбку ее лицу. О, он не сомневался в этом ни секунды и так сильно желал прильнуть к ее груди, что на этот раз полетел прямо к окну, которое всегда должно было быть для пего открытым.

Но окно было закрыто и заставлено железной решеткой. Заглянув внутрь, Питер увидел, что его мама мирно спит, обняв рукой другого мальчика.

— Мама! Мама! — позвал Питер, но она его не слышала. Тщетно колотил он своими маленькими кулачками по железным прутьям. Рыдая, он полетел обратно в Сад и никогда больше не видел маму. А каким славным, примерным сыном он собирался стать! Эх, Питер! Все мы, совершившие непоправимую ошибку, вели бы себя совершенно иначе, если бы имели возможность повторить все сначала! Но Соломон прав — «В этом мире возможность дается только раз», по крайней мере большинству из нас. Мы подлетаем к окну, но уже поздно: пробил Запретный Час. На окне железная решетка, и она не исчезнет вовек.

О Маленьком Домике в Кенсингтонском Саду, единственном в мире домике, построенном для людей феями, слышали все. Но никто не видел его, за исключением, может быть, трех-четырех человек, которые не только видели его, но и спали в нем, потому что это единственный способ его увидеть. Дело в том, что, когда вы ложитесь спать, никакого домика нет, зато просыпаетесь вы уже под его крышей и выходите из него наружу.

Существует еще один способ увидеть домик. Правда, в этом случае вы видите не столько сам домик, сколько свет в его окнах. Этот свет можно заметить после наступления Запретного Часа. Дэвид, например, вполне отчетливо видел его вдали сквозь деревья, когда мы возвращались домой с рождественского представления, а Оливер Бейли видел его как-то вечером, когда допоздна оставался в Темпле, где работает его отец. Анджела Клер (та самая, которая любит, когда у нее удаляют зуб, потому что после этого ее угощают чаем в кафе) видела одновременно сотни и сотни огоньков — должно быть, она застала момент, когда феи строят дом. Они строят дом каждую ночь, и всегда в разных уголках Сада. Один из огоньков показался Клер больше других, хотя она и не была абсолютно уверена в этом — они постоянно прыгали то туда, то сюда, и поэтому вполне возможно, что больше других был какой-нибудь другой огонек. Если же больше других был именно он, то это был огонек Питера Пэна. Многие дети видели огоньки в окнах домика, так что в этом нет ничего особенного. Но Мейми Маннеринг стала известной благодаря тому, что впервые такой домик был построен именно для нее.

Мейми всегда была довольно чудным существом, а уж ночью она становилась совсем странной. Ей было четыре года, и днем она не очень отличалась от прочих детей. Она радовалась, когда ее брат Тони, несколько высокомерный шестилетний мальчуган, обращал на нее внимание, с восхищением смотрела на него и тщетно пыталась ему подражать, а когда он пихал ее, она совсем не обижалась и была только польщена. Играя в крикет, она задерживала удар, чтобы продемонстрировать вам свои новые туфли, хотя мяч был уже в воздухе. В общем, днем она была совершенно обычной девочкой.

Но когда опускалась ночная тень, у зазнайки Тони улетучивалось все его презрение к Мейми, и он поглядывал на нее с опаской, что совсем не удивительно, поскольку с наступлением темноты на лице Мейми появлялось выражение, которое иначе, как хитрым, я назвать не могу. Вместе с тем оно было безмятежно, чем резко отличалось от беспокойных взглядов Тони. Тут он начинал дарить ей свои любимые игрушки (которые утром всегда брал назад), а она принимала их с пугающей улыбкой. Причина, по которой он вдруг начинал к ней подлащиваться, а она окутывалась такой таинственностью, состояла, говоря кратко, лишь в одном; оба они знали, что скоро их отправят спать. Именно тогда Мейми становилась безжалостной. Тони умолял ее не делать этого, мама и их чернокожая няня грозились ее наказать, но в ответ Мейми только улыбалась своей пугающей улыбкой. И когда они оставались с Тони одни в спальне, где горел лишь ночник, Мейми медленно поднималась на кровати, шепча:

— Шш!.. Что там?

Тони начинал упрашивать ее:

— Там никого нет, — не надо, Мейми! Не делай этого! — и натягивал на голову одеяло.

— Он подходит ближе! — шепчет Мейми. — О, посмотри же на него, Тони! Он шевелит рогами твою постель, — он тебя бодает. Тони, о, бодает!

И так продолжалось до тех пор, пока Тони в ночной рубашке с пронзительным визгом не бросался вниз. Тогда кто-нибудь из взрослых поднимался наверх, чтобы отшлепать Мейми, но она уже безмятежно спала, — причем не притворялась, а спала на самом деле, и во сне выглядела настоящим ангелочком, что, по-моему, только усугубляет ее вину.