Александра Ермакова - Прорывая мрак времён

В запале пробуждения, тщетно рвётся из капкана, но, ни руки, ни ноги не слушаются, как прикованные; дёргается, избавляясь от цепкого хвата — безрезультатно. Кислорода не хватает, сознание то уходит, то возвращается. Вынырнув очередной раз и глотнув воздуха, Катя заходится надсадным кашлем. Гогот мужских голосов смешивается с орущей музыкой. Челюсть сдавливает, будто клешнями. От скрежета собственных зубов хлыщут слёзы — горлышко бутылки резким толчком входит в рот. Выходцева отчаянно крутится, избегая нового приступа удушья, но внутри уже булькает, клокочет. Огненная жидкость втекает в глотку. Шею вновь сдавливает, приковав на месте.

— Ничего, сучка, — хрипловато смеется толстяк. — Это вкусно.

Грубовато выдёргивает бутылку: Катя глотает спасительного воздуха. Едкая влажная пелена застилает глаза. Они так болят, что открывать не хочется. Снова кашель раздирает горло. Мучитель рывком поднимает чуть выше и вдавливает в спинку сидения. Над ухом вжикает воздух, щёку обжигает словно кипятком. Даже «ох» застревает внутри. Всплеск звуков истончатся, сливаясь в один писк — высокий и протяжный. Катя прижимает онемевшую ладонь к лицу — на саднящих губах привкус металла, язык опух.

Ещё удар… Картинка ускользает — чёткости нет. Образы блеклые, размазанные… Мужские физиономии, искажённые оскалами, ухмылками… Жирный, откинув голову, разражается безудержным смехом… Фокус то проявляется, то пропадает. Мелькает огромный кулак, и скулу который раз опаливает огнём. В голове проносится звон стекла и новый свист воздуха. Раздаётся хруст — лицо словно вминает в стену. Нос не дышит, во рту мелкие сколки, теплая, сладкая жидкость…

— Щас я тебе дам, — хохоча, хрипит жирный.

Перед глазами расплываются очертания покачивающегося прозрачного пакетика с белыми капсулами. Как в замедленной съемке — туда-сюда. Они завораживающие точно гипноз и пугающие до чёртиков. Катя отшатывается из последних сил, дыхание снова перехватывает — толстяк заваливается сверху, давая массой:

— Лежи, — шелестит едва различимый голос над ухом. Жирдяй подрагивает, обжигая похотью и наслаждаясь властью.

Вновь рывком откидывает на спинку, позволяя глотнуть воздуха. Выходцева, хватаясь за горло, судорожно вдыхает. Чья-то нога в чёрной, начищенной до блеска туфле толчком упирается в грудь. На шее смыкаются цепкие пальцы, вынуждая открыть рот. Катя вымученно мотает головой: нет… «Тиски» перескакивают на челюсть, нажимая с такой силой, что Выходцева машинально разлепляет губы. Вместе с воздухом попадает таблетка, и следующая порция водки. Мерзкий скрип зубов повторятся, стекло бренчит, в горло льется порция горячительного. Выходцева силится выплюнуть жидкость, но сжатый нос, вынуждает сглотнуть. Резко легчает, отпускает — Катя заходится судорожным кашлем и вскоре проваливается в невесомость…

Сноп искр летит каруселью и возвращает в мир слышащих. Свинцовые веки удаётся поднять не с первой попытки. Нет сил даже кричать, на щеках жжёт. Потное, лоснящееся лицо перед глазами — толстяк усердно пыхтит:

— Хочу, чтобы видела, — опускает голову. Сопя, побрякивает металлом, явно сражаясь с ремнём. Плотоядно улыбается и бедро словно обжигает крапивой. Раздаётся треск ткани. Жирдяй враз подтаскивает за ляжки к себе. Недолго пристраивается между ног. Толчком качается вперёд — боль пронзает низ живота, с губ срывается лишь непонятный звук…

— Смотрите-ка, — смеется насильник, — она мычит от удовольствия. — Продолжает втыкаться, будто кол вгоняя. Склоняется и садистски прикусывает ухо: — У тебя никогда не будет лучшего мужика! Советую меня запомнить…

Двигается резко и чётко. Всё жестче, сильнее, наращивая темп. Сжимает обмякшую Катю, щипает, тискает, будто выдирает сорняки с грядки. Стонет, содрогается и вновь продолжает. Переворачивает, выслушивая извращенные советы других. Крутит, истязает уже онемевшее тело.

Катя жмурится — хорошо, что боль уже не чувствуется. Воспоминания рванные, мысли такие же: звуки истончаются… Главное, запомнить жирную тварь и остальных… Так просто не подохнуть — убить, скотов, во что бы то ни стало. Месть… Сладкая и столь заветная… Впитывать всё, что можно уловить.

Потное ожиревшее лицо. Капля пота, катившаяся по крючковатому носу. Маленькие серо-голубые глаза. Узкие губы. Свисающий двойной подбородок.

— …девственница, — заливается гоготом скот. — Я — первопроходец…

Тяжёлая и угнетающе тёмная невесомость, наконец, накрывает.

Катя вновь приходит в себя. Не с первой попытки поднимает веки. Тела будто нет. Ничего — чувства отмерли, жив только мозг. Теплится, борется за последние воспоминания. Картинки мелькают, но их смысл остается неясен. Бесконечно сменяющиеся мужские лица — то смеющиеся, то сосредоточенные… Кожаная обивка молочного цвета машины… Сигареты, витающий дым, поблескивающие бутылки… Мир словно в вакууме.

Оглушающую тишину нарушает нарастающее прерывистое шипение. Звук четче — долетают обрывки слов. В голове же тот самый голос, кричащий: «Бежать!» Он науськивает: «Запомни все мелочи… Месть сладка… Ты обязана помнить… Убьёшь тварей, когда воскреснешь».

— Давай, её разрежем, — летит далеко и протяжно. Фраза вмиг собирается в нормальную речь, — а кусочки раскидаем по дороге… — голос усилено фонит.

Картинка нехотя фокусируется — всё та же машина. Жирный насильник рядом. Глубоко затягивается и, выпуская облако дыма, склоняется туда, где у Выходцевой тело уже ничего не ощущает. С серьёзным видом, усердно пыхтит, туша сигарету.

— Нет, это слишком, — отрезает, выпрямившись. — Но сдохнуть должна. Вась, давай, к свалке, — командует буднично через плечо.

Снова повисает вакуум, реальность замирает. Тишина…

Дверца машины распахивается, и свет ударяет по глазам. Падая навзничь, Катя ударяется затылком — в голове нарастает уже привычный звон. Провал… Очухивается… Жирный тащит за ногу и даже не напрягается. Останавливается, отпускает, будто хлам держал. В толстой руке с пальцами-колбасками блестит пистолет…

Да… Умереть! Выходцева счастливо выдыхает с надломом. О большем не мечтает.

Взгляд скользит мимо насильника — вдаль. Как же давно солнышко так не радовало. Ласковое, не жгучее. Оно склоняется за горизонт, облизывая последними лучами землю. Размытая полоса с красноватым свечением. Она принесёт покой…

Па, ма… простите…

Чья-то злая шутка? Насмешка высших сил?

Шлепанье босых ног, звонким эхом отлетая от стен, исчезает в сумраке коридора. Сердце колотится как сумасшедшее. Катя в жуткой панике вновь мечется от двери к двери — закрыто… Всё знакомо до ужаса, сковывающего тело. Темнота, холодный пол, коридор, двери… Мир рухнул, настал «день сурка», заставляя переживать навязчивый сон, вновь и вновь. Непрекращающийся кошмар затуманенного сознания.