Константин Арбенин - Король жил в подвале и другие сказочные истории

Ведь вы будто бы выстрелили мне в спину! Я почувствовал себя посторонним в тебе, я стал всё время оглядываться, корчить рожи твоим камерам слежения. Во мне что-то надломилось, и, когда она переселила меня на второй этаж, в пустующую детскую, я уже не спрашивал ни о чём и не сопротивлялся. Я приготовился к самому худшему: если женщина переселяет мужчину в детскую – это плохой знак. И вот она объявила о своём намерении сделать капитальный ремонт. Ну что ж, я всё понял, я наконец догадался, кто ей нужен на самом деле, кто ей дороже. Да и тебя я раскусил. Моя крепость предала меня, она открыла объятия этой троянской лошади, а сам я пал, развалился в одночасье, будто источенный термитами пень. Мне даже полегчало как-то.

Говорят, что в конце тоннеля обязательно должен быть свет, иначе тоннель не имеет смысла. Я девять лет лечу по этому мерцающему тоннелю, я видел десятки огоньков, сотни маячков, но света в конце я не вижу. Можно ли увидеть свет, когда ты сам двигаешься с его скоростью?

У нас здесь гравитация ни к чёрту, а когда, случается, вырубает предохранители, наступает полная невесомость. Я повисаю между приборными досками и вспоминаю те счастливые часы, когда мы с ней были вместе, жили вместе и твои мягкие водородные кровати делали наши тела невесомыми, а души наполняли необъятной радостью. Как прекрасна была та невесомость – без дождей и без Шнитке, только шуршащий на задворках сверчок и наши дыхания… Прости, что я говорю об этом, возможно, тебе неприятно, но ведь это было, ты сам знаешь. А здешняя невесомость тяжела. Нет ничего хуже одинокого человека в невесомости, такой человек ровно ничего не стоит, он жалок, он равен нулю. Этот человек – я. От невесомости у меня начинают слезиться глаза, а говоря начистоту, я плачу. Это очень глупо звучит, но ещё глупее выглядит: нет ничего глупее, чем плакать в невесомости. Слёзы пузырьками разлетаются вокруг тела и колышутся в воздухе, как рыбья икра в морских глубинах. В конце концов я засыпаю а, когда гравитация восстанавливается, посеянные мною слёзы начинают капать сверху на моё лицо и будят меня. Я сам на себя плачу – вот до чего я дошёл, Дом! Нет предела у одиночества, оно – как космос.

В тот злополучный сентябрьский вечер шёл настоящий дождь, а я принял лишнего, попросту говоря, напился. Это вы довели меня до такого собачьего состояния – своим нескончаемым ремонтом. И вот я, как какой-нибудь бездомный пёс, дышал в твой паршивый индикатор и требовал пустить меня в свой собственный дом! Я, твой хозяин и друг, стоял коленями в водосточной луже и умолял вас – уже вас обоих – не вызывать санитарный наряд! Где, спрашиваю я, в какой такой конвенции написано, что человек в нетрезвом состоянии не может войти в свой собственный дом и завалиться в свою собственную кровать? Покажите мне этот поганый документ, и я не поленюсь – собственноручно проделаю в нём перфорацию!

Нет, я никогда не прощу тебе эти трое суток в наркологическом санатории, никогда. Не ей – тебе! Не прощу эту чёртову прививку от алкоголя – что может быть бесчеловечней и унизительней! Вот скажи, санитар жилищного хозяйства: чем жить теперь мне, одинокому космонавту, вышедшему на большую трассу космической бесконечности?! Чем, спрашиваю я тебя? Здесь – в неприкрытом космосе, где каждый встречный странник за пятнадцать юаней готов слить тебе всё горючее из своего бака прямо в твой рот, – я, непьющий, выгляжу опять же полным идиотом, ровно как тогда, в мрачной зимней одежде посредине разноцветной земной осени. Благодарю тебя, уважаемый мой Дом!

Здесь, на станции, у меня тоже есть небольшая библиотека – одиннадцать томиков любимых земных авторов, которые я выменял у одного межзвёздного барыги. «Робинзон Крузо», «Дневники Ийона Тихого», «Записки сумасшедшего», «Обломов»… Это моё самое большое сокровище, слава богу, посягать на их жизнь некому. И я, честно говоря, не пойму, кто из вас разумнее – ты или книги. Так и живу: разговариваю с книгами и пишу письма Дому – чего только не случится с человеком в космосе!

А ещё я читаю бортовой информатор и внимательно слежу за всем, что происходит там у вас, на Земле. Вы, дома, молодцы, вы не на шутку развернулись, я рад за вас. Я нисколько не сомневался, что нынешние выборы выиграет дом. Дом-президент – это огромное достижение. Я плохо представляю, что это за «домострой», о котором все говорят, но думаю, слово «хозяин» в применении к человеку постепенно теряет свою былую актуальность, верно? Так нам и надо. Мы, люди, слишком мобильны для того, чтобы быть честными и надёжными. Человек может уехать в другую страну, сбежать в иную галактику, наконец, умереть. А дом никуда не денется, он всегда на виду, ему так или иначе приходится заботиться о своей родине – у него-то точно другой не будет. Человек неустойчив во всех смыслах, вот он и мечется по свету, мешает жить себе и другим и даже в космосе не находит того, что искал. А вы, дома, твёрдо стоите на земле, у вас есть фундамент; и с места вас не сдвинешь, и жизни вам отмерено немалое число лет. Интересно, человек, когда наделил вас первым разумным чипом, понял ли, что создал наконец-то идеальное существо – надёжное, сильное, непоколебимое? Это тебе не легкомысленные роботы, теряющие голову при первой же магнитной буре, не коварные в своей ограниченности компьютеры, не тупые клоны-чернорабочие с зашитой в голове разрывной контролькой; дом – существо общественно полезное, общественно значимое. Он – ячейка общества и, в конце концов, основа государства; только дом может управлять человеком и в то же время заботиться о его благе. Как мне хочется, чтобы у вас получилось наконец всё то, что не удалось нам. Вы – наша надежда, новое содержание земной жизни, облачённое в самую давнюю, самую традиционную его форму. Хорошо обновлённое старое.

Но как же вы, чёрт побери, посмели? Как посмели вы так забыться? Когда и в какую такую голову пришла вам эта мысль – стать наравне с человеком, стать выше человека? Каким образом забыли вы своё место – место покладистого и прозорливого слуги, сильного и неуязвимого раба – не более? Кто позволил вам, кто разрешил?! Впрочем, знаю, кто позволил. Мы сами и позволили, люди. Мы так заботились о своём личном благополучии, так изощрялись в облегчении своей нелёгкой доли, так рьяно, слепо, безоглядно выдумывали и изобретали, что в конечном итоге вы, дома разумные, лишили нас необходимости быть вместе. Вы разделили нас стенами, заборами, невидимыми решётками и парализующей сигнализацией, вы превратили нас в домоседов – и мы стали рабами собственного комфорта, а вы – нашими хозяевами. Поделом.

Одиночество – непарное слово, у него нет даже антонима; сколько ни прибавляй к нему, в результате все равно получается единица. Знаешь, о чём я мечтаю? О возвращении. Нет, не в тебя, не беспокойся, вас я никогда не посмею потревожить – о возвращении хотя бы на Землю. Я мечтаю накопить тугриков и юаней, лечь на возвратный курс и, благополучно приземлившись, купить себе хозяйку – какую-нибудь пустую двухэтажную дачку позапрошлого века. Мне ведь не надо супермоделей, мне нужна простая добротная изба со стеклопакетами, камином и дребезжащим кондиционером. И всего-то мне от неё нужно, чтобы согревала меня, кормила три раза в день, выдавала мне уличную одежду соответственно погоде да раза два в неделю меняла постельное бельё. И, может быть, тогда я перестану чувствовать себя одиноким, может быть, тогда невесомость снова покажется мне чем-то фантастическим и желанным.