Коллектив авторов - 100 волшебных сказок

От этого рассказа шейх Али Бану погрузился в глубокое раздумье. Рассказ невольно увлек его. Грудь шейха вздымалась, глаза сверкали, и он часто готов был перебить своего молодого раба. Но конец рассказа, по-видимому, не удовлетворил его.

– Ты говоришь, что теперь ему был бы двадцать один год? – начал он спрашивать.

– Господин, он моих лет, от двадцати одного до двадцати двух лет.

– А какой город он называл своим родным городом? Этого ты нам еще не сказал.

– Если я не ошибаюсь, – отвечал тот, – это была Александрия!

– Александрия! – воскликнул шейх. – Это мой сын! Где он, где он остался? Ты не говорил, что его звали Кайрамом? У него были темные глаза и каштановые волосы?

– Это так, в минуту искренности он называл себя Кайрамом, а не Альмансором.

– Но, Аллах! Аллах! скажи же мне: ты говоришь, что его отец купил его на твоих глазах? Он говорил, что это его отец? Так он все-таки не мой сын!

Раб отвечал:

– Он сказал мне: «Хвала Аллаху после такого долгого несчастья! Это рынок моего родного города!» А спустя несколько времени из-за угла вышел какой-то знатный человек, и тогда он воскликнул: «О, какой дорогой дар неба – глаза! Я еще раз вижу своего почтенного отца!» А тот человек подошел к нам, посмотрел на одного, на другого и наконец купил того, с кем все это случилось. Тогда Альмансор воззвал к Аллаху, произнес горячую благодарственную молитву и прошептал мне: «Теперь я опять вступаю в чертоги своего счастья! Меня купил мой собственный отец!»

– Так это все-таки не мой сын, не мой Кайрам! – сказал шейх, удрученный горем.

Тогда юноша уже не мог удержаться. Из его глаз потекли радостные слезы, он бросился перед шейхом на колени и воскликнул:

– А все-таки это ваш сын, Кайрам Альмансор! Ведь вы купили его!

– Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо! – воскликнули присутствовавшие и пододвинулись ближе, а шейх стоял безмолвно и изумленно смотрел на юношу, который поднял к нему свое прекрасное лицо.

– Друг Мустафа! – сказал он старому дервишу. – На моих глазах от слез висит завеса, так что я не могу видеть, запечатлены ли на его лице черты его матери, которые были у моего Кайрама. Подойди сюда и посмотри на него!

Старик подошел, долго смотрел на молодого человека, потом положил руку на его лоб и сказал:

– Кайрам! Что гласит изречение, которым я в день несчастья напутствовал тебя в лагерь франков?

– Дорогой учитель! – отвечал юноша, привлекая руку старика к губам. – Оно гласит: «Кто любит Аллаха и имеет чистую совесть, тот и в пустыне горя не одинок; ведь у него два товарища, которые утешая идут рядом с ним».

Тогда старик с благодарностью возвел глаза к небу, привлек юношу на грудь, передал его шейху и сказал:

– Прими его! Как верно то, что ты десять лет скорбел о нем, так верно и то, что это твой сын Кайрам!

Шейх был вне себя от радости и восторга. Он все время снова всматривался в черты найденного сына и снова, несомненно, находил образ своего сына, каким потерял его. И все присутствовавшие разделяли его радость, ведь они любили шейха, и каждому из них казалось, что сегодня ему дарован сын.

Теперь опять пение и ликование наполнили эту залу, как в дни счастья и радости. Юноша должен был еще раз и еще подробнее рассказать свою историю, и все хвалили арабского профессора, императора и всякого, кто покровительствовал Кайраму. Все пробыли вместе до ночи, а когда стали расходиться, шейх щедро одарил каждого из своих друзей, чтобы они всегда помнили этот радостный день.

А четырех молодых людей он представил своему сыну и пригласил их всегда посещать его. Было решено, что с писателем Кайрам будет читать, с живописцем – совершать небольшие поездки, что купец разделит с ним пение и танцы, а другой будет приготовлять для них все удовольствия. Они тоже были щедро одарены и весело вышли из дома шейха.

– Кому мы обязаны всем этим, – говорили они между собой, – кому другому, как не старику? Кто подумал бы это тогда, когда мы стояли перед этим домом и бранили шейха?

– И как легко нам могло бы прийти в голову не послушать наставлений старика, – сказал другой, – или вовсе осмеять его! Ведь он имел довольно оборванный и бедный вид, и кто мог подумать, что это мудрый Мустафа!

– Удивительно! Не здесь ли мы громко выражали свои желания? – сказал писатель. – Один хотел тогда путешествовать, другой – петь и танцевать, третий – быть в хорошем обществе, а я – читать и слушать рассказы, и разве не все наши желания исполнились? Разве я не могу читать все книги шейха и покупать что хочу?

– А разве я не могу приготовлять его обеды, устраивать его прекраснейшие удовольствия и сам участвовать в них? – сказал другой.

– А я? Всякий раз, как мое сердце пожелает слушать пение и струнную музыку или смотреть танец, разве я не могу пойти и попросить себе его рабов?

– А я! – воскликнул живописец. – До этого дня я был беден и не мог шагу ступить из этого города, а теперь могу ехать куда хочу!

– Да, – сказали все они, – однако хорошо, что мы послушались старика. Кто знает, что из нас вышло бы?

Так говорили александрийские юноши и веселые и счастливые шли домой.

В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком. Нельзя сказать, чтобы он жестоко угнетал своих подданных или жил в распре со своими соседями; однако, несмотря на это, никто не верил ему из-за его угрюмого взора, морщинистого лба и резкого, ворчливого характера. Было мало людей, кроме челяди в замке, которые когда-либо слышали, чтобы он говорил обыкновенным образом, как другие люди. Когда он ехал по долине и кто-нибудь при встрече с ним быстро стаскивал свою шапку, останавливался и говорил: «Добрый вечер, господин граф, сегодня славная погода», он отвечал: «Вздор!» или «Сам знаю!». Если кто-нибудь в чем-нибудь не угождал ему или его коню, если с ним в лощине встречался крестьянин с повозкой, так что граф не мог довольно быстро проехать на своем вороном, то он выливал свою злобу в громе проклятий. Однако ни разу не было слышно, чтобы он в этом случае побил крестьянина. В стране его прозвали Грозой фон Цоллерн.

У Грозы фон Цоллерна была жена, которая представляла полную противоположность ему, будучи тихой и приветливой как майский день. Часто дружелюбным словом и снисходительным взглядом она примиряла со своим супругом тех людей, которых он оскорбил резкими выражениями. А беднякам она делала добро везде, где только могла. В летний зной или в ужасную снежную погоду она охотно сходила с крутой горы, чтобы навестить бедных или больных детей. Если на такой дороге ее встречал граф, он ворчливо говорил: «Знаю уж, вздор!» и ехал дальше.