Александра Созонова - Красная ворона

Потрясенный метаморфозой, я уставился на нее, уже не владея лицом. Что происходит?.. Пальцы обеих рук забарабанили по столу. Их ритм убыстрялся, достигнув бешеного. Стакан с недопитым соком опрокинулся и покатился, залив блокнотик. Я с хрустом сжал кулаки — пальцы стихли, но бурлившая в них сила переместилась в ступни, и ноги под столом принялись отбивать чечетку.

На меня оглядывались, хихикая и перешептываясь. Проходившая мимо официантка едва не выронила поднос с тарелками и вином и звонко выругалась.

«Прекрати!!!..»

«Я давно прекратила». Что-то еще читалось в ее взгляде, помимо насмешки — чересчур пристальном, чересчур прозрачном, но что именно, определить я не мог: был не в том состоянии.

Следовало выскочить прочь, на улицу, трястись и стучать ногами подальше от чужих, выпученных от изумления глаз. Но я боялся, что не справлюсь с этим простым действием: грохнусь на пол и забьюсь в припадке вроде эпилептического. Или примусь танцевать мумбу-юмбу, опрокидывая столы и стулья.

«Перестань! Пожалуйста!..»

Потихоньку безумие тела стало стихать. Видимо, она сжалилась. Ноги уже не барабанили в пол, но лишь подрагивали. Сердце забилось медленнее, стук стал ровным, как маятник. Я перевел дух и смахнул со лба испарину. Оглядевшись, покивал мужикам за соседними столиками с извиняющейся улыбкой. Те покивали в ответ, а один — кажется, подвозивший меня дядька, сочувственно пошлепал тяжелой лапищей по спине. Мол, бывает, все мы с тараканами, а кое-кто даже с клопами…

«И что ты всем этим хочешь мне доказать? Прости, я, видимо, туповат: не врубаюсь».

Сердце билось ровно, но подозрительно громко. Я представил, что в груди у меня часы с кукушкой, которая сейчас выскочит и вместо «ку-ку» язвительно поинтересуется: «И что? И что?..»

«Просто подула, без какого-либо дальнего прицела. Но подуть мало, ты же знаешь. Не можешь не знать».

Она подняла ладони и пошевелила пальцами — словно лепила что-то. Но не из глины или пластилина, а более легкой и тонкой субстанции. В груди у меня защекотало, засвербило. Из горла против воли вырвалось: «Ку-ку!» — не моим голосом, а кукушечьим, тонко и звонко. «И что?.. Ку-ку! Ты мне?.. Ку-ку! Опять?!..»

От ужаса я закашлялся. Она засмеялась, откинув голову. Шляпка с вуалью съехала на затылок и упала на пол. Она перегнулась через спинку стула, чтобы ее поднять. Улучив короткий миг передышки, я вскочил, опрокинув стул, и ринулся прочь. Врезался в официантку (грохот рушащейся посуды), влепился в живот входящей глыбы под два метра (гортанная ругань на красивом чужом языке), едва не вышиб лбом стекло двери…

Отбежав от кафе метров на сто, плюхнулся на лавочку.

Вокруг все цвело: разгар весны, апрель, дивное время. В ветвях белой акации щебетали птицы. Моя внутренняя кукушка, заткнувшаяся было, пока я бежал, заверещала им в унисон. Теперь она куковала не посредством моей гортани, а сама по себе. «Тихо!!!» Птица не послушалась. «Пожалуйста, птичка, — я попытался сконцентрироваться на своей грудине. — Очень тебя прошу: убавь звук». Щебетание стало тише. В общем-то, оно не было противным, даже успокаивало. И я смирился.

Долго сидеть на лавочке, приводя себя в чувство, под бодрый аккомпанемент свежесотворенного из меня создания, не рискнул. Станет ли она дожидаться?

Не стала. Когда я вернулся в кафе (и пяти минут не прошло), столик был пуст.

Лужица апельсинового сока, листок из блокнота, колечко. Поколебавшись — мне ли этот дар, или оставлен в счет заказанного, я взял его и покрутил, рассматривая. Колечко было простенькое, витое, как косичка, из трех металлов — золота, серебра и меди. Ни на один палец оно не налезло, и я положил подарок в карман.

Намокшая от сока записка лаконично гласила: «Проснись и пой!»…

Тяжелая лапища затрясла меня за плечо, и я не сразу сообразил, что мой миляга-дальнобойщик предлагает двигаться дальше. Славный мужик, истинный Аякс: мое публичное сумасшествие ничуть его не смутило. А может, он принял меня за клоуна-самородка и предвкушал веселье на долгом пути по вьющемуся меж гор серпантину.

Сердечно потискав длань со словами международной благодарности, я выбежал, пока кукушкины песни не успели стать центром оживленных бесед.

Проснуться, как велела записка, не получилось. Зато запел нон-стоп. Точнее, пела во мне проклятая птичка.

Я быстро привык к кукованию — как к стуку сердца, к ритму дыхания — и перестал замечать. Но переварить случившееся и смириться с ним, ясное дело, не мог. Ночь провел на берегу моря в двухстах метрах от проклятой закусочной, то зарываясь в сырой и холодный песок, то бегая трусцой по кругу, чтобы согреться.

Да, ты жестока, моя Богиня… Мой творец. Есть ли у этого слова женский род? Творец, лжец, певец, жнец — лгунья, певунья, жница. Творунья, творица. Творица, дьявол тебя побери!.. Мастерица. Белошвейка, вышивальщица по живому.

Душа не хотела смириться с таким выводом, ей требовалось иное рациональное объяснение — не столь унизительное и страшное. И я отыскал его, нарыл, к исходу бессонной ночи.

Нет, не творунья — лгунья! Я ошибся. Лоханулся, как сопливый мальчишка. Принял ее, желтую, желтушную нечисть («Еллоу»!), за подобную мне. Конечно же, это голодный дух, и ничего больше.

Тут надо сделать небольшое отступление, Рэна. Ты знаешь, для меня не существует авторитетов. Нет ни одной идеи, ни одной догмы, которую я бы принял на веру, не проверив на собственной шкуре. Ни одного трактата, с которым был бы согласен на все сто. Но есть несколько дельных книг, чьи идеи во многом совпадают с моими. Одна из них — мистический визионерский трактат об устройстве мироздания. Среди прочих мыслей разной степени истинности или бредовости одна не вызывает сомнений, тем паче, что встречается и у других мистиков. Человек — не есть последнее звено в пищевой цепочке. Его тоже кушают. И не каннибалы с южных островов, нет-нет! — кушают духи. Существа иной материальности и для нас невидимые. Жуют они не плоть, а эмоции и страсти, причем, духи злобные и некрасивые питаются плохими страстями: страхом, тоской, яростью, отвращением. А духи светлые, соответственно, радостью, вдохновением, высокой любовью.

Ворочаясь на сыром песке, стуча зубами от холода и дергаясь от ползающих по ногам мокриц, я с упоением развивал свое озарение в стройную и красочную картину. Обычный, среднестатистический человек для этих несытых тварей — вроде столовой. Невкусно и скудно. Бедняга, склонный к депрессиям или фобиям, или неудачник, которого упорно бьет по башке судьба — ресторан. Ешь до отвала, да не простое, а остренькое и пряное. Должно быть, подле таких бедолаг кружится целый рой тварей с виртуальными ножами, вилками и зубочистками — как комары в летний вечер. Хорошо, что они невидимы, и нельзя заглянуть в глаза жадной мордочки, что присосалась к какой-нибудь чакре, чавкая и сыто отрыгивая — иначе жить было бы совсем невозможно…