Кай Умански - Ведьма Пачкуля и конкурс «Колдовидение»

Ну так вот. Красавчик с Цуциком, как и было заведено, пошли охотиться, оставив товарищей стонать в пещере.

Они сказали, что их не будет всю ночь, так что все очень удивились, когда через час или около того они примчались обратно с волнующими новостями.

— Чё стряслось? — просипел Косоглаз, щурясь от яркого лунного света, ворвавшегося в пещеру. — О-о-о, моя голова. Задвиньте валун, глаза слепит.

— Ага, — поддержал его Обормот, обнимавшийся с ведром. — Мы болеем, если кто забыл. Вам полагается входить на цыпочках с кульком винограда, а не носиться и орать. Чё случилось-то?

Хворые гоблины, кряхтя, кое-как сели.

— Мы щас такое видели, о-о-о, — выпалил Красавчик.

— Дохтора? — спросил Свинтус, яростно чесавший уши. — Дохтора в белом халате, с фигнескопом и большим пузырьком пилюль от расплющита? Было б кстати.

— Неа, — сказал Красавчик. — Лучше. Своими ж собственными глазами видели, скажи, Цуцик?

— Ага, — подтвердил Цуцик и энергично кивнул. — Своими глазами. Давай, Кдасавчик, рассказывай ты.

— Кодоче, — принялся тянуть Красавчик для пущего эффекта. — Кодоче, мы с Цуциком пошли в лес капканы проведить…

— …а там — ни души, — подхватил Цуцик.

— Ду да. Никогошеньки нету. «Чудно», — говодю я Цуцику.

— Так и сказал, — заверил слушателей Цуцик. — Пдям слово в слово.

— «Чудно», — говодю я. Мы как даз пдоходили мимо дома этой стадой клюшки Макабды, и я говодю Цуцику: «Гляди-ка. Чиво это за странный голубой свет в окошке?»

— Так и сказал, — снова подтвердил Цуцик и активно закивал.

— Да, — продолжал Красавчик. — И значит, подкдадываемся мы к окошку, да, Цуцик?

— Точно. Мы подкрадываемся. Заглядываем в окно и видим его.

— Кого? — хором спросили остальные. Гоблины ненадолго забыли о своем недуге, оживились и навострили уши. Не забывайте, что они целую неделю безвылазно просидели в пещере. Их пьянил восторг.

— Большущий волшебный ящик, — пояснил Красавчик. — А в нем — движущиеся кадтинки. И знаете, что за кадтинки? «Гоблины и тачки»!

Повисла наэлектризованная тишина.

— Типа, настоящие машины иль как? — прошептал Гнус, не веря своим ушам.

— Ага.

— И в них чё, гоблины?

— Ага. За дулём, — уточнил Красавчик. — Мчат на жуткой скодости. Жжжжжжж! Жжжжжж! Ууууйййй!

Красавчик резко подвигал рукой туда-сюда, чтобы показать, как носятся гоночные машины. Взбудораженный Цуцик присоединился и хлопнул его по ладони, изобразив столкновение машин.

— Пиааааууууу! — кричали они. — Буме! Ай!

— Иногда они сталкиваются, — добавил Красавчик.

— О да, — подтвердил Цуцик. — И это круто.

Остальные пятеро пытались осмыслить услышанное.

Гоблины, знаете ли, туго соображают. Слишком много информации зараз им переварить трудно: происходит перегрузка мозгов.

— Этот ящик, — сказал через какое-то время Гнус, — он, говоришь, волшебный?

— Наведняка, — сказал Красавчик. — Движущиеся кадтинки все-таки ж. И знаете чё? Эти ящики у всех есть. У ведьм, у троллей, у скелетин — пдям вот у всех. Куда ни плюнь — всюду волшебные ящики, и все смотрят «Гоблины и тачки».

— Кроме нас, — с досадой прибавил Цуцик.

— А кто эти гоблины в тачках? — поинтересовался Косоглаз. — Мы их знаем?

— Угу, — сердито сказал Красавчик. — Мы их знаем — и мы их не любим. Это падни из высокогодной банды. Те, что в кожаных кудтках разгуливают. Лопухи — так они себя называют. Помните, они к нам на новоселье припедлись без пдиглашения? А тепедь они в волшебном ящике. Так выпендриваются, смотреть пдотивно. И все потому, что у них есть машины.

Гоблины от расстройства заскрежетали зубами и заударяли кулаками по ладоням. (В них очень силен дух соперничества. Ежегодная межсемейственная драчка — красный день гоблинского календаря. Лопухи всякий раз побеждают. Это больная тема.)

— Ох уж мне эти Лопухи! — прорычал Свинтус. — Со своими дурацкими машинами и — и куртками! Тьфу!

— Думают, они крутые! — презрительно фыркнул Пузан.

— Они и правда крутые, — напомнил ему Обормот. — Три года подряд выигрывают чемпионат по драчке.

— А разве не шестьдесят пять лет подряд? — возразил Косоглаз.

— Три, шесть, семьдесят девять — какая разница? — отмахнулся Обормот. — Мы все равно считать не умеем. — И это была правда.

— С каких это пор у них тачки? — спросил Свинтус, зеленый от зависти. — Еще недавно у них был один ржавый трехколесный велик на всех. Где они взяли машины?

— Так нечестно! Так нечестно! — завопил Пузан, и остальные присоединились к нему, как только разобрали слова.

— Знаете чё? — вдруг сказал Красавчик. — По-моему, меня щас идея посетит.

Гоблины прекратили вопить, и воцарилась почтительная тишина. Все смотрели на Красавчика. Гоблинов редко посещают идеи.

— Спорим, я знаю какая! — сказал Цуцик, едва не лопаясь от возбуждения. — Ты хотел сказать, что мы должны раздобыть один из этих волшебных ящиков, и приволочь его сюда, в пещеру, и, и, и смотреть его каждый вечер, как все остальные. Я прав?

— Нет, — к всеобщему удивлению, сказал Красавчик. — У меня не такая идея. На кой нам сдался этот волшебный ящик? Мы все давно не знаем, где его взять, денег у нас дет, так что придется водовать. А потом все даскдоется и у нас его забедут. А даже если нам удастся его спдятать, все давно что-нибудь пойдет не так. С дашим-то везением. Мы его удоним, или сломаем, или он нас заколдует, или еще чё. Дам дучше деджаться подальше от волшебных ящиков. Волшебство — это не для гоблинов.

Мудрые, на самом деле, слова. Гоблины и магия — как бекон и шоколадный сироп. Не сочетаются.

— Так чё за идея тогда? — спросил Гнус. — Чё нам сдалось?

— Я скажу вам, чё нам сдалось, — медленно, с расстановкой произнес Красавчик, упиваясь вниманием публики. — Нам Сдалась Машина.

Пачкуля сидела в кресле-качалке и практиковалась в игре на гитаре. «Непутевые ребята» отлично поработали (и денег содрали уйму!). Они заменили струны и закрепили гриф. Все колки теперь были на своих местах. Корпус подклеили, натерли воском и отполировали. Даже Хьюго признал, что гитара стала как конфетка.

Пачкуля души в ней не чаяла. Всюду таскала с собой. Спала с ней. И даже чистила. Игра на гитаре стала ее любимым занятием — после еды.

Теперь Пачкуля умела не только тренькать. Она освоила новую технику: проводила пальцами по неприжатым струнам, извлекая чудовищные звуки, диссонирующие друг с другом — и, конечно же, с ее пением.

Пение — это еще мягко сказано. Пачкулин голос, напоминавший крики диких гусей, лился свободно и куда глаза глядят, не следуя ни за мелодией, ни за ритмом.