Джеймс Барри - Питер Пэн и Венди. Повесть-сказка

А как горячо полюбили они дом под землёй! Особенно привязалась к нему Венди.

Там была одна большая комната, как и должно быть, конечно; пол был земляной, и, если тебе хотелось пойти на рыбалку, ты мог накопать червей прямо тут же, не выходя из дома; а из пола торчали крепкие грибы очень приятного цвета, на которых можно было сидеть, как на табуретках. Посреди комнаты росло Нигдешнее дерево, вернее, оно пыталось расти, но каждое утро его спиливали под корень. К вечеру оно снова вырастало по пояс, и тогда на него клали дверь и ужинали на нём, словно на столе, а убрав посуду, снова спиливали до основания, чтобы было больше места для игр.

Был в подземном доме и камин, огромный и, что самое главное, вроде передвижной: его можно было зажечь в любом углу комнаты, и Венди натягивала перед ним верёвки из древесных волокон, чтоб сушить у огня бельё. Кровать на день поднималась, но ровно в половине седьмого её опускали, и тогда она занимала полкомнаты; на ней спали все мальчики, кроме Майкла. Они лежали тесно, словно сельди в бочке. Поворачиваться на другой бок поодиночке было строго-настрого запрещено — только когда кто-нибудь подавал сигнал, все разом перекатывались на другой бок.

Конечно, Майкл тоже должен бы спать со всеми, но Венди очень хотелось, чтобы в доме был младенец, а Майкл был самым маленьким. Сам знаешь, с женщинами лучше не спорить! Словом, Майкл спал в корзине, которую подвешивали к потолку словно люльку.

Как видишь, жили они просто, без затей. Вероятно, доведись медвежатам жить в подземном доме, они бы устроились там точно так же. Исключением был один уголок, вернее, маленькая, словно клетка для канарейки, ниша в стене: то были личные покои Динь-Динь. Дверь ей заменяла крошечная занавеска: одеваясь и раздеваясь, Динь, особа, утончённая до крайности, всегда задёргивала её. Никакая женщина, будь она хоть во сто крат больше её ростом, не смогла бы устроить такого изящного будуара. Софа (Динь только так её и называла) была настоящая «королева Маб» с витыми ножками, а покрывала она всё время меняла — в зависимости от того, какое дерево было в цвету. Трюмо у неё было «Кот в сапогах» (в хорошем состоянии таких трюмо, по словам фей, торгующих мебелью, известно только три); умывальник был «пряничный домик» с откидной крышкой, комод — подлинная «Спящая красавица VI», а большой ковёр и коврики — ранние (и лучшие!) «Марджори и Робин-малиновка». Висела там ещё люстра — «Хрустальный башмачок», хоть Динь её никогда не зажигала, потому что, ты ведь помнишь, она освещала всё сама. Обо всём остальном доме Динь отзывалась в самых презрительных выражениях. Впрочем, этого, верно, следовало ожидать! Жилище её, хоть и очень красивое, имело чрезвычайно самодовольный вид, чем напоминало вечно задранный нос.

Венди, по-моему, находила новую жизнь необыкновенно увлекательной: ведь с этими буянами мальчишками хлопот было без конца. Порой за несколько недель она не могла выбрать ни минутки, чтобы выйти на воздух, — разве что вечером, когда все укладывались спать, но и тогда она брала с собой штопку. Готовка, доложу я тебе, тоже занимала много времени. Питались они в основном поджаренными плодами хлебного дерева, бататами, кокосовыми орехами, запечённой свининой и бананами, а запивали всё это напитком «пой-пой» из огромных тыквенных бутылок, но они никогда не знали заранее, станут ли есть по-настоящему или понарошку, — всё зависело от того, в каком настроении будет Питер. Иногда он ел по-настоящему, если ему вдруг приходило в голову, что в том-то и состоит игра, но уплетать за обе щеки, просто чтобы чувствовать приятную тяжесть в желудке, он не умел. А ведь это-то больше всего и любят все дети. Это, да ещё поговорить о еде! А когда он ел понарошку, он настолько верил в то, что действительно ест, что округлялся прямо на глазах. И тогда волей-неволей всем приходилось следовать его примеру. Это было очень обидно! Правда, если тебе удавалось доказать ему, что ты так исхудал, что собственное дерево тебе велико, он разрешал тебе поесть по-настоящему.

По вечерам, уложив мальчиков спать, Венди любила посидеть у камина с шитьём. Только тогда, как она говорила, она и могла вздохнуть спокойно. Она что-нибудь шила мальчикам и ставила на колени двойные заплаты. Коленок своих они не жалели — уж можешь мне поверить!

Сидя у камина с целой корзиной чулок — в каждой пятке по дырке! — она всплёскивала руками и приговаривала:

— Ну как тут не позавидовать старым девам! И лицо её при этом сияло.

Ты, верно, не забыл про её любимого волчонка? Ну так вот, он очень скоро узнал, что Венди прилетела на остров, разыскал её и бросился к ней в объятия. С тех пор он всюду ходил за ней следом.

Время шло. Вспоминала ли Венди своих любимых родителей? Мне трудно ответить на этот вопрос. Ведь время на острове идёт совсем по-другому, чем у нас: его исчисляют лунами и солнцами, но и лун, и солнц там больше, чем у нас. Боюсь, что Венди не очень-то беспокоилась о папе и маме; она была совершенно уверена в том, что окно в детской будет всегда для неё открыто. Вот почему она совсем не волновалась. Её только порой смущало то, что Джон помнил родителей очень смутно, — кажется, он с ними где-то встречался? — а Майкл так и вовсе готов был поверить, что его мама — Венди. Это её немножко пугало, и, обуреваемая благородным желанием исполнить свой долг и воскресить в их памяти родной дом, она задавала им сочинения, стараясь, чтобы они были похожи на те, которые сама она писала в школе. Другим мальчикам всё это казалось страшно интересным, и они сделали себе грифельные доски и тоже садились за стол и потели над вопросами, которые Венди писала на своей доске и передавала по кругу. Вопросы были самые обычные: «Какого цвета были у мамы глаза? Кто был выше — папа или мама? Какие были у мамы волосы — тёмные или светлые? Постарайся ответить на все три вопроса». Или: «Напиши сочинение не меньше, чем на две странички, на одну из следующих тем: 1) Как я провёл свои школьные каникулы; 2) Сравни характер папы и мамы». Или ещё: «1) Опиши, как смеётся мама; 2) Опиши, как смеётся папа; 3) Опиши, какое платье надевала мама, когда шла в гости; 4) Опиши конуру и её обитательницу».

Вопросы были совсем простые, и, если ты не мог на них ответить, нужно было поставить крестик. Грустно было смотреть, сколько крестиков набиралось даже у Джона. На все вопросы, конечно, отвечал только Малыш; он был уверен, что займёт первое место, но писал он ужасные глупости, так что на самом деле неизменно бывал последним. Всё это было очень грустно!

Питер не писал сочинений и не отвечал на вопросы. Во-первых, он презирал всех мам, кроме Венди, а во-вторых, он один на всём острове не умел ни читать, ни писать — ни словечка! Он был выше этого.