Павел Бажов - Малахитовая шкатулка

Так и застояла меня себе на голову. Потом сколько её отец корил: «Лентяка вырастила». А мне тогда отсрочка вышла. С год ещё без покору рыболовил. Большенький стал. Кой-что понял. Жерлицы завёл, морды плести и ставить научился. Зимой тоже ловить навык. Рыба у нас всегда была. Случалось, какую рыбку побогаче мать и продавала.

Раз летом забрался я по Полдневской дороге к Чусовой. Река там мелкая, с перекатами, а мне это и надо было, потому — на таких перекатах харюз ловится. Простоял долгонько, а толку мало. Вижу, идёт какой-то пожилой человек. Одет попросту, походка лёгкая. Высокий такой и на лицо приметный. Усы реденькие, подбородок тоже чуть волосками прострочен, а под подбородком густой клин седых волос. Брови тоже седые и как-то вразмёт пошли. Ровно вот две маленьких птички сидят и крылышки подняли. Одним словом, приметный. Раз увидишь — никогда не забудешь.

Идёт этот человек и говорит:

— Ты, парень, неладно примостился. Тень-то твоя на воду падает, а харюз— рыба сторожкая, увидит — отойдёт. Ты лучше вон на ту излучину ступай. Там тебе солнышко чуть не в лоб придётся, тень — на кусты, да и кусты там поближе к берегу, а перекат такой же.

Сказал и прошёл. Мне, по ребячьему делу, дивом показалось: ни о чём не спросил, а посоветовал, будто наперёд всё узнал. Всё-таки послушался этого совета, перешёл к перекату, про который он говорил, и живёхонько наловил харюзов полную корзинку. Еле до дому донёс: тяжело оказалось. Мамонька обрадовалась.

— Самая это господская рыбка. Уважают такую. Побегу-ка, не купят ли.

И верно, целковый ей за корзину дали. Перед отцом мамонька даже похвалилась моей удачей. Показала полученный рубль и говорит:

— Тебе за это два дня у печей жариться, а Сидша в один день столько получил.

Отец, конечно, свое говорит:

— Моя полтина надёжная, — она на всяк день есть, а эти рубли, которые с водой плывут, — одна заманка для дураков.

После этой удачи повадился я ходить по Полдневской дороге на Чусовую. Харюз всегда на том месте ловился, только всё меньше и меньше. Раз опять подошёл ко мне этот человек. При ружье, в руке лопата, за поясом каёлка. Лёгонькая, для верхового бою. Подошёл, сел покурить. Я ему спасибо за хорошее место сказал, а он советует:

— Не надо на одном перекате ловить. Приметливая эта рыбка. Учует свою убыль, вовсе тут держаться не станет. Ты переходи с переката на перекат, не жалей ног-то. Одно помни, — к солнышку применяться надо, чтоб тень на воду не падала.

— Ты, видно, рыболов? — спрашиваю.

— Рыбачу, когда на ушку понадобится. Больше-то мне ни к чему. Одиночкой живу, а летом редко в избу захожу. В лесу больше.

— Охотничаешь?

— Какая охота с кайлой да лопатой. Ружьё это так, для провиянту. По нехоженным дорогам топчусь. Птица там спокойная. Когда и подстрелю на еду. Другое моё дело.

— Старатель, значит? — догадался я.

— Тоже не угадал. Старатель, он к своей Дудке пришитый, а я видишь, брожу да в землю гляжу.

— Что ищешь?

Он усмехнулся и говорит:

— Подожди. Не всё сразу. Чей хоть ты, любопытный такой?

Я сказался. Он опять спрашивает:

— Грамотный?

— Школу, — отвечаю, — с похвальным листом окончил.

Он поглядел этак раздумчиво и тоже сказался.

— Мало я ваших фабричных знаю. Старатели да охотники мне знакомее. Эти про Кирилла Талышманова знают, только, поди, позаочь-то мало доброго говорят.

Сказал это, — у меня, как говорится, глаза на лоб полезли. Он это видит и говорит с усмешкой:

— Слыхал, видно, про полдневского чертозная? Он самый и есть. Не испугался?

— Зачем, — говорю, — пугаться. Не маленький, поди-ка…

— Ладно, коли так, а теперь беги-ка на тот вон перекат да подёргай харюзков. Господская рыбка, уважительная… Мать похвалит.

Я тут прямо спросил:

— Ты, дяденька, как узнал… насчёт господской рыбки и что мать похвалила.

Он ласково так на меня уставился и говорит:

— Глазёнки-то у тебя ещё худым не замутились, всё через них видно.

И вот, понимаешь, как пришил меня к себе этими словами. Так бы никуда от него не ушёл, а Кирилло Федотыч, наоборот, подгоняет:

— Беги-ка, беги скорее. А то мало рыбы носить станешь, на другую работу тебя пошлют. Большенький ведь… Не увидимся тогда.

С той поры и началась перемена моей жизни. В то лето много раз видел я Кирилла Федотыча. Показал он мне свои поисковые ямы. В избе тоже у него побывал. Там у него во всех углах груды руды да камней. Иные камешки в запертом сундуке хранились. Их тоже показал. Мне всё это любопытно показалось, а особенно ямы. Одна большая была. Тут у Кирилла Федотыча под навислым камнем инструмент всякий был.

— Это, — объяснил Кирилло Федотыч, — у меня яма едовая. Камешки на продажу из неё выбираю. Хоть одиночкой живу, а на хлеб, на одежду да на обувь, на дрова тоже. Зима-то ведь у нас, сам знаешь, долгая. Вот и сбываю из этой ямы камешки, а те у меня поисковые, — узнать только, нет ли там чего полезного человеку. Их у меня много нарыто. Которые уж и сам не помню. По записи искать надо. Сказываю о своих находках заводскому начальству, да плохо оно слушает. Когда на золотишко набежишь, за это хватаются. Пустой народ. Об одном у них забота, как бы одночасьем разбогатеть.

— Кому, — спрашиваю, — камешки сдаёшь?

— На них, — отвечает, — в городе охотников много. Только я одному сдаю. Старичок один есть. Первейший мастер по огранке и с понятием. Он, видишь, всякие камни берёт и после огранки продаёт их, а эти камешки у себя оставляет. Огранит— и в сохранное место. Они, говорит, золотоцветню горы родня, их нельзя на пустяковые подвески держать. Хризолитовая осыпь для большого дела пригодиться может.

— А какой золотоцветень горы?

— Когда-нибудь расскажу и об этом, — пообещал Кирилло Федотыч.

В детские годы случилось мне встретиться с старым горщиком. Рассказами да показом приклеил он меня к своему поисковому делу. Когда я сказал дома, что хочу поступить в выученики к Кириллу Федотычу, тятя на меня закричал:

— Из головы выбрось эту дурость! Ты коренного фабричного роду, и никуда в другое место не пойдёшь. Твой-то Кирилло, сказывают, умом повихнулся, а ты к нему в выученики захотел! Чтоб я этого больше не слышал! Завтра же сведу на завод.

А я упёрся: «Не пойду!» Тятя меня с крутого плеча и давай ремнём потчевать. Я как-то вырвался и убежал из дому. Мамонька, понятно, растревожилась. Свара в доме пошла. Кончилось тем, что Кирилло Федотыч сам пришёл и уговорил как-то отца. Тятя только этак сердито поглядел на меня и укорил мамоньку:

— Любуйся, какого самовольного балуна вырастила.

А мне сказал:

— Смотри, Сидко, на меня потом не пеняй, что во время не образумил.

С таким родительским наказом я и стал выучеником по поисковому делу.