Рyне Белсвик - Простодурсен Лето и кое-что еще

Приготовления выглядели так: Утёнок отряхнул пёрышки на груди и несколько раз поднял и опустил голову. Потом откашлялся и запел:

Знаменитый утёнок поклонился, укротитель привидений и львов захлопал в ладоши. Дождь пока не перестал лить. Крыша пока не протекла.

– А заграница правда есть? – спросил Утёнок.

– Не знаю, – ответил Простодурсен.

– И чем мы будем радовать себя теперь?

– Радовать себя?

– Ну да. Мы опять остались сами с собой вдвоём, чему нам радоваться?

– Думаешь, оно нам нужно?

– У тебя в шкафу ничего вкусненького нет?

– Нет. Хотя постой – вдруг изюмки остались…

– О, отлично! Изюм для радости первое дело. Давай ты их найдёшь!

Простодурсен принёс пять засохших изюмок. Утёнок сказал, что их надо положить на стол, а самим сесть вокруг него и радоваться, как вкусно им потом будет лакомиться изюмом.

Так они и сделали. Сели за стол и стали любоваться сморщенными чёрными ягодками, которые отбрасывали на стол крошечные тени.

– Хорошо живём, Простодурыч, – сказал Утёнок.

– Да уж да.

– Сидим в доме. Крыша не протекает. На столе изюмки. Это ли не радость? А потом захотим – и съедим их. И будет нам другая радость. Но пока мы хотим только есть их глазами.

Простодурсен радости не ощущал. Мысль о поедании старых изюмок, неизвестно сколько провалявшихся в шкафу, его не восторгала. Был бы это пирог – другое дело. Или хотя бы коврижка. Но Простодурсен не хотел портить радость Утёнку. Как ни странно, тот выглядел очень счастливым. Он рассматривал изюмки широко распахнутыми глазами, потом поднимал их к потолку, улыбался Простодурсену и снова уставлял радостный взгляд на изюмки.

– В странное мы место угодили, – заявил Утёнок внезапно.

– Странное?

– Именно что. Я как из яйца вылупился, так сразу понял: место странное.

– Может, и так, – задумчиво ответил Простодурсен.

– К примеру, – продолжал Утёнок, – меня печалит, что я не могу узнать всё обо всём.

– О чём именно?

– Да мало ли любопытного. Почему луна круглая. И где кончается небо. Сколько воды натекает в речку, и куда она девается, и…

– Незнание – одна печаль, а много знания – другая. Много будешь знать – скоро состаришься, – загадочно ответил Простодурсен.

– Когда за окном дождь и слякоть, непременно нужно много себя радовать. Вот мы, например, сейчас заняты тем, что радуем себя изюмками.

Так они проводили время. А дождь знай себе шёл, лил и падал, стучал, хлестал, звенел, лупил и барабанил, превращал лужи в озёра с водопадами и запрудами.

– Давай зажжём свечку, – предложил Утёнок. У него вообще было много идей. Они скакали и толкались в пушистой головёнке. – При свечке легче радоваться, что сидишь дома. Она трепещет, как маленькое солнце.

– Дело говоришь, – ответил Простодурсен и пошёл за свечкой.

И вот уже на столе стоит маленькая свечка. И горит. А день за окном постарел и побледнел. Ни света, ни яркости в нём почти не осталось.

– А что мы будем делать потом? – спросил Утёнок.

– Потом? – переспросил Простодурсен.

– Вот съедим мы изюмки. И у нас не останется чему радоваться.

– Мы можем их не есть, – сказал Простодурсен. – Раз нам от них так много радости, пусть лежат на столе дальше. Лично мне есть их совсем не хочется.

– Тебе обязательно надо всё испортить! – снова заныл Утёнок. – Что бы я ни придумал, ты найдёшь, как всё испортить!

Простодурсен отошёл к окну. Он стоял и думал. «А вынырнет ли вообще солнце из этих потоков воды хоть когда-нибудь?» – думал он. «Достаточно ли поблёк день, чтобы можно было лечь спать?» – думал он.

– Прости, я не хотел, – сказал он Утёнку.

– А чего ты хотел? – ответил Утёнок.

– Я всего лишь сказал, что не люблю изюм. Эти изюмки провалялись в шкафу незнамо сколько. Меня никогда не радовала мысль, что я смогу их съесть. Я держал их не для того. Просто выковырял из булки давным-давно, вот они и лежали. Так что можешь съесть все пять штук, вот что я хотел тебе сказать.

– Послушай, – сказал Утёнок.

Простодурсен послушал и ничего не услышал. Но сказать об этом он не решился: а вдруг Утёнок что-то слышит и радуется этому.

– Слышу, – ответил Простодурсен. – Да.

– Я слышу, как вздыхает лес, – сказал Утёнок. – Бедненький наш лес, он торчит на улице в любую погоду. Особенно в дождливую.

– Да, – сказал Простодурсен.

Прошло мгновение. Оно прошло как-то само по себе и кончилось.

– Ну вот, – сообщил Утёнок. – Сейчас я съем изюмки.

И тут случилось невероятное. Дождь прекратился. Пропал его шум. Куда-то делись дождевые облака. А на их месте засверкали отмытая до сияния луна и огромные россыпи отполированных до блеска звёзд.

– Смотри! – ахнул Простодурсен.

– Вижу, – откликнулся Утёнок.

Они стояли у окна и любовались.

– Эврика! – выдохнул Простодурсен.

– Где?

– Мы идём к Ковригсену за душистыми вечерними коврижками!

– Ура-ура-ура!!! – завопил Утёнок. – Давай пойдём прямо сейчас и будем всю дорогу радоваться! А ты можешь сначала побулькать камни в речку, тогда мы дольше будем радоваться коврижкам.

– Да, – закивал Простодурсен, – так и сделаем.

– А изюмки я припрячу на следующий дождь, – сказал запасливый Утёнок.

И в тот же самый вечер Ковригсена, когда он хлопотал над тестом для завтрашнего хлеба, осенила странная мысль. Он как раз развязал мешок муки. На полу стояли наготове два ведра с водой – он только что сходил за ней на реку. И теперь собирался принести дрожжи из холодной кладовки в глубине горы. Как вдруг к нему в голову пришла мысль. И Ковригсен вдруг её подумал.

«Неохота мне, – подумал он, потому что мысль была вот такого скверного характера. – Да ну их. Сил моих нет».

Он обернулся посмотреть, откуда мысль взялась. Из какой засады выскочила. Не иначе, сто лет ждала, пока он подвернётся. Но ничего необычного в глаза ему не бросилось. Ничто не разбито, не пролито, не упало, не пропало.

«Неохота мне тесто месить, – стал он думать вредную мысль дальше. – Покупатели мои греются себе по домам и только и мечтают свежими коврижками разжиться. Строят планы, как они спозаранку отправятся в пекарню. И никому нет дела, что творится в моей голове. А в неё, знаете ли, пришла мысль. Не желаю я возиться с этим дурацким тестом».

Слово «дурацкое» тоже пришло к нему в голову вместе с мыслью. И не оно одно, потому что следом Ковригсен подумал много разных плохих слов о тесте: вонючее, прилипучее, рассыпучее. «Тесто-пердесто», – подумал он – и сам испугался. Что это за слова такие? Он же пекарь. Ему нельзя так о тесте думать. Без теста ему никуда…