Станислав Востоков - Гоголь-моголь

Гордился сэр Уильямс Том
Красивым кованым щитом.
Сэр Том Уильямс, в бой скача,
Не брал ни лат и ни меча,
Ни арбалета и ни стрел,
А только щит, что весь блестел.
Он правил к небу щит плечом,
И било солнце в медь лучом.
И Том летел на всем скаку,
Слепя лучом в глаза врагу.
А после, скромен и степен,
Легко их брал Уильямс в плен.
Он не дурак был,
Чтобы в бой
Таскать все тяжести
С собой!
(Тем, у кого мозги с собой,
Не нужно брать оружье в бой!)

Повстречались людоеды:
«Гей, сосед!»
«Здорово, дед!»
Бают, кто кого отведал —
Что за цвет,
И сколько лет.
И решили:
Хоть, однако,
И бедняк — как сушняк,
Хуже нету,
Чем служака
Со штыком
Натощак!

Джон Роберт Грей из рода Кент,
Запомнил с детских лет совет,
Что завещал Джон Грею дед:
«В боях лишь достигать побед!»
И вот, надеясь на успех,
Влезал Джон в дедовский доспех.
Но так тщедушен был и мал,
Что в нем руки не подымал.
А на него через лорнет
Смотрел с гравюр с укором дед,
И в голове всплывал совет:
«В боях лишь достигать побед!»
Но сколько Грэй ни горбил плеч,
Не мог поднять он дедов меч
И вскинуть, целясь, мощный лук —
Валилось все из слабых рук.
А на него из темных зал
С портретов дед его взирал.
И вспоминался вновь завет:
«В боях лишь достигать побед!»
И Джон стрелу (уж сколько лет!)
Пытался вставить в арбалет.
Но только как? Увы, не знал.
И вновь ломался арсенал.
Так жил Джон Грэй, забыв покой…
И вспомнил вдруг совет другой:
«Но делай все наоборот,
Коль сможешь тем прославить род!»
Достал смычок и скрипку он
И тихо вышел на балкон.
И онемело все в момент —
«Играет Грей!
Из рода Кент!»

Джон Сильвер однажды пиастры
На острове спрятал под астры.
Но вскоре подумал, что тут
Пиастры немедля найдут.
Зарыл их потом, было, в яму,
Но вырыл и сунул к баньяну.
А на сердце все же тревожно,
Хоть сложно найти здесь, но можно.
Подумав, запрятал у скал.
Раздумав, их в холм закопал.
Но, вынув, метнулся в лесок.
Вернулся и сунул в песок.
Затем закопал их под сучья…
И влистьев нападавших кучу.
И даже — в жилище к кротам…
Но деньги отыщут и там!
Хоть скоро опустится мрак,
Джон деньги не спрячет никак.
Уж коли захочется люду
Достанут пиастры повсюду.
И вдруг, все на камни, смеяся,
Сложил.
И уплыл восвояси.
В погоне за теми деньгами
Изрыли все — яма на яме —
Лопатами землю кроша.
И все ж не нашли ни гроша!
Поскольку все те, кто искали,
Одну лишь деталь упускали:
Ведь, чтобы чего-то отрыть
Зарыто должно это быть!

Товарищи воры, примите совет,
Скажите разбою решительно: «Нет!»
Я вас не ругаю, я вас не корю,
Но вас ведь за кражи отправят в тюрьму!
А там будет нечего вам воровать
Ну, разве что, тумбу, матрас и кровать.

У меня завелся кто-то,
Чем-то бряцает в ночи:
То раздастся чей-то топот,
То вдруг кто-то постучит.
Прикорнешь к утру немножко,
Сразу слышно: «стук» да «стук»,
Будто чьи-то ходят ножки,
Словно кто-то на посту.
Хоть стучит все больше, больше,
Не видать его пока.
Не видать его б подольше —
Страшный он, наверняка!

Жил да был на свете Сов.
И средь тамошних лесов
В людях слыл не без причины
Самым лучшим из басов.
Но чарующий вокал
Понимал лишь — кто вникал.
Как он чудно шепелявил!
С красотой какой икал!
Так пускал он петуха,
Гукал, ухал и перхал,
Что в лесу сметало листья,
Будто с свистом несся шквал.
Но его из-за кулис
Снова звали спеть на «бис» —
Он же воплями на мили
Распугал волков и лис!

Вечер. Сумерки все гуще.
С речки волки воют пуще.
Утро далеко.
Я в избе от всяких пугал
Забиваюсь робко в угол —
Мало ли чего!
Накрываюсь одеялом,
Чтоб меня не видно стало —
Лишь торчит вихор!
Чешет жук в стене усы.
Тихо тикают часы.
Больно уж тихо!
Вдруг в избу в паленой шерсти
Лезут нечисти и черти.
Лица — будь здоров!
И костями громыхают,
Воют, ухают, вздыхают,
Как подвода дров.
Свищет тролль, лопочет леший.
Я — все меньше, меньше, меньше!
Сжался — не дышу.
И ко мне, злодеи, прямо!
И за мною руки тянут!
Чу, вас, черти, чу!
Вот уже почти коснулись!
Добралися! Дотянулись!
Я как гаркну: «О-о-о!!!»
Завопили черти хором
И исчезли за забором.
Снова никого.

Опасаюсь я и ночи, и теней,
И всего, что дня немножечко темней!
Тролли робких караулят ведь впотьмах!
Раздается с темных улиц: «Ох!» и «Ах!».
Хоронятся и таятся по углам,
Поджидают, выбегают. Раз и «Ам!»
Опасаюсь даже собственную тень —
От нее я убегаю целый день.
К печке, трещущей поленьями, к свече…
Хоть давно стал привиденьем…
…вообще.

Как-то жарились блины
Преогромнейшей длины.
Был длиною каждый блин
Много, много, много длин.
Шириною в шесть ширин,
С пряным запахом в аршин,
Теплотой размером в кус,
Да имели толстый вкус,
Пара белого — три клуба,
Пылу-жару — по два куба,
Спелый цвет — размером с локоть,
Чтобы вкусно было слопать!

До чего ж с мытьем, порою,
Не везло малютке троллю!
Он обегал все леса,
Но не мог омыть лица!
Только тролль заглянет в лужу —
В луже мина — черта хуже:
Не украсишь, как ни крась —
Глазки в точку, кочкой грязь.
Сразу тролль от лужи — прыг,
Машет ручками и — в крик.
И с сердечком со стучащим
Скачет вновь в лесную чащу.
Вдруг лицом об липу — хрясь!
Грязь с лица и обтряслась.
Так лицом об деревца
Он бы бился без конца.
Только все же лучше в лужу —
Лужи мягче для лица!

Маленький тролль через рощу бежал,
Пучил глазенки и тяжко дышал —
Чудища троллю казались везде:
В небе, в деревьях, в земле и в воде!
Где-нибудь скрыться скорее б от них!
Норку увидел, нырнул и затих.
Чудище пасть, отзевавшись, закрыло.
Село.
Икнуло.
Но что это было?

У меня большие-пребольшие уши,
У меня огромный-преогромный нос.
Нет на свете глазок, как мои иль уже,
Нет на свете реже, чем мои, волос.
У меня коленки смотрят не в ту сторону,
Да и глазки тоже, судя по всему.
У меня головок с пальчиками поровну…
Я такой красавец —
страшно самому!

Вот не моют руков мухи
И болят у мухов брюхи
Потому что к ним в утробы
Забираются микробы.
Ведь микроба тоже, детка,
Руки с мылой моет редко!