Леонид Сапожников - Изогну семь красок в дугу

По лужам шагает веселый апрель,
на детской площадке поет карусель.
Поет, что не будет зимы никогда,—
навеки за реки ушли холода!
А кони по кругу несутся в карьер,
и кружится небо, и кружится сквер,
Но кони гнедые не верят, как мы,
что больше на свете не будет зимы.

А если поверят хотя бы на миг,
помчат не по кругу, помчат напрямик,
помчат вон из парка, из города вон
туда, где им слышится сабельный звон!
Но кони по кругу несутся в карьер,
и кружится небо, и кружится сквер,
и грустные кони не верят, как мы,
что больше на свете не будет зимы.

Уважаемые товарищи,
Станьте в круг, станьте в круг.
Подходите смелее, барышни,
Подходи, враг и друг!
Не волнуйтесь, за все заплачено —
За венки и за гроб.
Ваше дело, глаза заплаканы
Были чтоб, были чтоб.

Ну, а если рыдать не хочется,
Обойдется и так.
Лишь не спутайте имя-отчество
В похоронных речах.
Не забудьте сказать, что труженик,
Что не вор и не хам,
И ступайте спокойно ужинать
По домам, по домам.

А один стоит и не двинется,
Головою поник.
Размышляет он, с кем бы скинуться
На троих, на троих.
Я тебе, браток, не компания,
Я на то-о-ом берегу…
Надо было обмыть заранее,
А теперь — не могу.

Я теперь из ковша Медведицы
Пью вино, пью вино.
Где-то есть ветряные мельницы,
Ну, а мне все равно.
Где-то пахнет дерьмом и подлостью,
Где-то стон, где-то свист…
Я теперь без забот и подданства
Межсозвездный турист.

Ну-ка, ушлые, равнодушные,
Шире круг, шире круг!
Обнимитесь, ноздревы с Плюшкиным,
Обнимись, враг и друг!
Не волнуйтесь, за все заплачено —
За венки и за гроб,
И не стоит, глаза заплаканы
Были чтоб, были чтоб.

Когда зюйд-вест, надежды вестник,
приносит пыль далеких стран,
не усидеть тебе на месте,
двадцатилетний капитан.
Рука привычно ищет шпагу,
глаза — подзорную трубу.
С друзьями выпей за отвагу,
за буйство бурь, за ветра бунт!

С тобой бродяги и герои —
храбрее нет и нет верней! —
но твой корабль не построен,
а может, он давно на дне.
Дымят не пушки — сигареты,
гремит не гром, а барабан…
В кафе «Фрегат» плывет по свету
двадцатилетний капитан.

Разменяй неразменный рубль,
дорогое лицо забудь.
Позовут тебя властно трубы
и уйдешь на рассвете в путь.
Петухи прокричат лениво
из-за сонных глухих ворот,
и всплакнет молодая ива,
провожая за поворот.

Будут сосны скрипеть и охать
над нелегкой твоей судьбой.
Будут хлеба скупые крохи
и с ветрАми неравный бой,
будут ветры давить на плечи,
пригибая лицом к земле,
и напомнит промозглый вечер
о надежном, большом тепле.

И болот голубые дУхи
будут плясками сеять страх,
и лавин ледяные руки
вдруг обнимут тебя в горах,
будет солнце чернеть в угаре,
будет вид твой и дик, и груб…
Ты — мужчина, и ты шагаешь
на возвышенный голос труб!

Негритянка из Момбофе
Позвала меня на кофе.
«Поздно…» — молвил я несмело,
А она, дрожа всем телом,
Мне сказала: «Те-е-емный белый!»

Идут дожди, идут часы,
Идут пожарнику усы,
Идет трамвай, идет прохожий,
Весна идет! Зарплата — тоже…

Здесь покоится Джон Геллен.
Был он из ружья застрелен,
И не Геллен он, а Блед!
Потому что слово «Геллен» —
Это рифма для «застрелен»,
А Блед — нет.

Математика! Мать и мачеха!
Я блуждал в ней ребеночком натемно.
Полиномы иному, как семечки,
А меня теоремы по темечку.
Оглушенному — далеко ль до беды?
Двойки-лебеди, как стервятники…
Я творил заклинания: «Барда-ды!
Барда-ды, барда-ды, барда-дым-дым-дым!
Ты развейся в дым, математика!!!»

Голубые кони прерий
унесут меня туда,
где живет нагая Мэри
безо всякого стыда.
Озареньем, откровеньем,
вдохновенною игрой
будут мне ее колени
и чела ее покрой.
С ней тревоги и печали
не заманят в свой капкан,
и фантазия отчалит
в изумрудный океан.

Уплыла в прошлое Земля,
жизнь начинается с нуля!
Но, впрочем, нет, жена моя не нуль:
«Давай введем матриархат,
и все дела пойдут на лад,
и покажи, где у ракеты руль!»

«Ты что, жена? Ты что, жена?
Теперь другие времена!
Тебя я, как Отелло, удушу!»
Но вышло так, но вышло так,
я взял передник и дуршлаг
и стал варить на камбузе лапшу.

«Достань к обеду молоко,
ведь Млечный путь недалеко!» —
«Ты что, жена, свалилася с Луны?» —
«Потом мочалку ты намыль
и смой космическую пыль
оттудова, с наружной стороны.

А я, дружок, проверю тут,
куда наметил ты маршрут!
Дай карту. Ты чего-то, вижу, сник?
Я так и знала, Скорпион!
На Деву курс наметил он,
на Волосы каких-то Вероник!

Кто эта Дева? Говори!»
Тут закипело все внутри:
«Она, — кричу, — хороший человек!» —
«Ах, вот каков ты, старый пес?!»
Тут еле ноги я унес
и спрятался в стыковочный отсек.

Сижу, как загнанный Телец.
Ракете, — думаю, — конец!
Моя супруга правит там одна.
Сижу — не ем, сижу — дрожу,
а скорость у ракеты — жуть!
И мертвая такая тишина…

Я вспомнил: есть один рычаг,
чтоб времена переключать —
бояться мне какого там рожна?
Рванул его — какой эффект!
Жена достигла юных лет,
когда была невестою она.

Не долетая Близнецов,
она сварила мне яйцо.
Сказала: «Ешь, не бойся, выходи».
А замаячили Весы —
дала кусочек колбасы,
прильнув к моей измученной груди.