Сакариас Топелиус - Канал принца Флурио

— Канал, — стал объяснять принц, — это широкий и глубокий ров для стока воды, где могут плыть корабли и где можно грести на лодке.

— Вот как! — воскликнула Муравьиха. — Призови тогда Крота, он знает толк в такой работе.

Принц призвал Крота.

— Ты умеешь рыть землю? — спросил он его. — Да, именно ты?

— Еще бы… Умею, — ответил Крот.

— Вырой мне тогда канал от Лесного озерца к морю. Коли не справишься один, возьми с собой всех крыс и мышей. Завтра вечером все должно быть готово!

— Положись на меня, — заверил его Крот.

Назавтра вечером принц вернулся обратно и обнаружил лишь маленький ход под поросшим травой валом, ход такой ширины, что Крот мог свободно проползти через него.

— Это еще что? И ты называешь это — канал?

— Так называем это мы, — заверил принца Крот.

— Как может животное быть таким глупым? Кого ж мне заставить теперь рыть канал?

— Я не гожусь, так разве что кабан подойдет? — пискнул Крот, сморщив от обиды рыльце. Не по нраву ему было, когда его называли глупым, да еще так, чтоб все это слышали.

Принц призвал Кабана.

— Можешь вырыть канал? Но канал настоящий, понимаешь? Не такой вот маленький да узкий кротовый ход.

— Дело для меня нехитрое, — хрюкнул Кабан, — ведь я этим все дни напролет только и занимаюсь.

— Ну ладно, возьми с собой своих кабанят-поросят, да чтоб все было к завтрашнему дню готово! Но помни: канал нужен — настоящий!

— Да, совершенно настоящий канал! — пообещал Кабан.

На третий день принц вернулся и обнаружил, что весь Лесной холм изрыт дикими свиньями, да так, что там пятнышка зеленой травы не осталось. Подобного свинства ищи хоть семь миль окрест, и то не отыщешь!

— Что? И это — совершенно настоящий канал?

— Так называем это мы, — хрюкнул Кабан.

Добрый принц потерял всякое терпение, и его хлыст для верховой езды пустился плясать по спинкам поросят так, что их щетинка встала дыбом от испуга.

— Ах, несчастный я принц, что же мне теперь делать — тащить сюда, в такой дальний путь, моих слонов из Африки?

Никто из животных не осмелился ответить принцу. Но старая шишковатая Сосна, росшая у лесной опушки, что-то пробормотала, вернее, бормотанье послышалось в гуще ее ветвей.

— Что вы там бурчите, матушка Сосна? — нетерпеливо спросил принц.

— Да ты сам — работник хороший, — пробормотала Сосна.

— Что вы хотите этим сказать? Кто такой — Сам?

— Тот Сам, кто велит другим делать то, что он Сам может выполнить. Ты и есть Сам , у которого — две молодые сильные руки, но он посылает маленькие слабые существа выполнять работу, в которой они ничего не смыслят.

— Ты имеешь в виду меня? — несколько смущенно спросил принц.

— Сам — достаточно умен, чтобы разгадывать загадки, — ответила Сосна.

Поразмыслив, Флурио молвил:

— Может, ты не так уж и не права, матушка Сосна! Давайте лопату!

Принцу Флурио принесли лопату, и он начал копать. Сначала у него не очень ладилось; не привык он к такой простой работе. Сперва получилась у него яма, потом кривой желоб. Но Флурио был способный ученик, и работа начала его развлекать. Он взял шнур, измерил величину прямой линии до берега, наметил такую же ширину и глубину. Затем стал прилежно копать, и к вечеру канал был готов. Только узенькая песчаная отмель оставалась еще поближе к Лесному озерцу, чтобы в нужный момент заполнить канал водой. Там стоял на вахте самый верный Медведь принца, которому приказано было соскрести когтями песчаную отмель, когда принц Флурио подаст сигнал, протрубив в охотничий рог.

— А теперь — буду ждать Унду Марину! — весело воскликнул принц Флурио и удовлетворенно вытер пот со лба, потому что работа была не из легких.

Был вечер середины лета; ты знаешь, что это значит — вечер без мрака, вечер без ночи, вечер мечтаний, вечер, что переливается прямо в утро. Насколько хватало глаз, огромное бескрайнее море сверкало и блестело, будто серебряный поднос, простираясь до самого туманного горизонта, где мелькали между небом и землей Волшебные Острова-Пушинки. Море было спокойное, но не совсем ровное и не совсем тихое: там вздымались длинные блестящие бугры мертвой зыби, державшие путь к берегу, и, когда они перекатывались через гальку, слышался таинственный грохот, словно звук отдаленной грозы. Заходящее солнце окунало свое золото и розы в серебро моря. Огромный багровый шар солнца нерешительно топтался на краю вод, словно девушка, что боится ступить в водоем и спрашивает: «Мне окунуться? Не очень ли здесь глубоко?» Наконец солнце, словно бы решив окунуться, сначала медленно, осторожно — опускает только ноги, затем тело до самых рук, а потом — бух! — с головой в воду. Бух! — и весь огромный золотой шар опускается в пламенеющие волны так, что искры сыпятся над водой. Солнце — королевское дитя дня — ныряет вниз, но только на краткий миг. Словно человеческое дитя, что плещется в воде, зажимает оно ручкой свой носик и окунается с головой в воду, но только для того, чтобы снова, хохоча, подняться наверх, а с локонов дитяти уже капает вода.

Да, море есть и еще выше, на севере, где королевское дитя дня катится, словно шарик, на краю вод и вообще не смеет окунуться.

Там, должно быть, слишком глубоко!

На берегу, будто большое спящее птичье гнездо, раскинулся Лес. Яркий свет разлился над ветвями и макушками деревьев, вся листва казалась прозрачной, все ветви были расписаны золотом, но под сенью еловой хвои затаились ночь и тени.

Однако Лес не был абсолютно молчалив: певчий дрозд пел свои прекрасные песни, а когда он давал отдых горлу, из канавы на поле ржи слышался хриплый свистящий голос коростеля. Но едва замолкал и он, то к отдаленному грохоту моря примешивался легкий шум, словно шепот ветра в молодой листве. Однако Ветер, укрывшись меховой полостью, крепко спал. То были пляски все новых и новых мириадов комаров среди деревьев, где сами комары выступали еще и музыкантами. А почему бы им не плясать? Ведь им был отпущен всего лишь один день жизни, но то был длинный-предлинный день — день без ночи; и у них еще оставалось время радоваться жизни!

Принц Флурио сидел на скале у берега. В каждом бугорке набегающих на берег волн ему чудилось, будто оттуда поднимается белое плечико Унды Марины. Но то была не она, то была лишь легкая белая пена, оставлявшая мыльную воду вокруг гальки. Юный принц уже томился в ожидании, он вырезал себе дудочку из тростника и издал долгий, прозрачный, призывный звук, улетевший в море, и, казалось, царапавший зеркало вод.