Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I

— Дядя Володя, — откашлявшись, проговорила Катя, — ты так и будешь в этой гимнастерке? — Она посмотрела на ордена. — Ведь ты запачкаешься!

— Ничего, теперь уже некогда переодеваться. Мне Сережа фартук даст.

— Меня Альба сначала не слушалась, — сказал Сережа. — Она привыкла, что ее доили женщины. Пришлось надевать мамин фартук и косынку. Теперь она не капризничает.

— Молодец. Маскировка. Военная хитрость.

Тесемки фартука завязались только на талии, а верхние на спине не сошлись. Пришлось верхнюю часть подоткнуть за пояс.

Владимир нагнул голову, Сережа затянул на затылке узел платка.

Владимир повернулся к ребятам.

— А вы, — сказал он строго, — стойте как вкопанные и не дышите, а то мы с Альбой будем нервничать.

Он присел на корточки с легкостью, неожиданной для такого большого человека.

Альба покосилась на него выпуклым глазом, но протестовать не стала. Сережа тоже присел.

— Не так. Вы руку вот сюда, вам будет удобнее. Правильно… Правильно…

Тонкая прямая белая струйка звонко ударилась в ведро.

Взинь!.. Взинь!..

Ребята стояли потрясенные, почти испуганные.

Владимир Николаевич, сморщив лоб и напряженно сдвинув брови, доил козу. А на груди у него раскачивалась круглая серебряная медаль «За отвагу» и позвякивала, ударяясь об орден Трудового Красного Знамени.

«Здравствуй, милый дядя Володя! Как ты поживаешь? Как поживает Анечка? Как твое здоровье? Как здоровье Анечки?

Бабушка здорова. Я здорова. И все здесь тоже здоровы. Даже Альба здорова, если ты ее помнишь. Мы все время ходим за земляникой и нашли 1 гриб. А Нюркина мама сказала, что грибы — к войне. А я спросила, имеет ли значение 1 гриб. А Нюркина мама сказала, что 1 гриб не имеет значения, что война бывает, когда их много. А Сережа сказал, что это чепуха, и я сама уверена, что это чепуха.

Мы с Сережей теперь играем, и никто его не дразнит. А войну я даже в газетах не люблю и про нее никогда не читаю. Мальчики читают. Они любят политику. Даже Нюрка и та любит, хотя ничего в ней не разбирается. А Федя сказал, что если Сережу дразнить дояркой, то и тебя. А уж ни один мальчишка тебя не станет, все ахали, как ты плаваешь, да и девчонки тоже.

А бабушка сказала, что ничего обидного в доярке нет, что они даже знатные люди. Мне и раньше Сережу было жалко, да уж так получилось, что пришлось дразнить. Я придумала смешное слово „козодой“, оно всем понравилось, так и вышло, что я по дразнению главная.

А Сережа — хороший мальчик. Я вчера пошла к колодцу с чайником, а он мне два ведра принес и в наши вылил. Только это не из-за меня, а из-за тебя.

Когда он про тебя говорит, у него в глазах восхищение. Он все время про тебя расспрашивает, а я даже не знала, какую машину ты изобрел. Бабушка тоже подробно не могла, а папа сказал: „Замечательную!“

Ну, пора кончать. Писать больше не о чем. Крепко-крепко тебя целую. Поцелуй от меня Анечку, если ты еще в Москве.

Сережа просит тебе кланяться, но думает, что ты его уже не помнишь. А по-моему, ты его должен помнить, его легко запомнить, потому что у него Альба. Бабушка тебя целует.

Твоя Катя».

«Здравствуй, милый дядя Володя! Как ты поживаешь? Как твое здоровье? Помнишь, что я тебе писала, как я не люблю про войну? А теперь у нас война настоящая, не только в газетах!

Очень страшно за папу, за тебя и за дядю Митю он тоже на фронте.

У нас теперь самый любимый человек — почтальонша тетя Маша. Как увидят ее все, так и накидываются.

Дядя Володя! У нас были четыре учебные тревоги. Сначала все боялись, а теперь нет. У сельсовета большая щель с тремя поворотами. А у нас маленькая. У Любочки тоже маленькая, совсем близко. Можно будет ходить друг к другу в гости.

Вчера мы играли там в дочки-матери. Там довольно уютно, только таинственно и песок за шиворот сыплется. А вечером ахнули: забыли куклу. Сережа за ней бегал. Хорошо, что вспомнили, — отсырела, бедная. А если бы на ночь ей там одной! Я понимаю, что кукла, а все-таки.

Говорят, что фронт к нам приближается. Над заводом вчера самолет гудел по-немецки. Сбрасывать не стал и улетел. Сережа боится за свою маму, она там на заводе работает.

Нам сказали убрать с чердака старый хлам и насыпать туда песок. А ведра и кадки чтоб полные.

Дядя Володя, я тебе буду писать почаще, папа пишет, что письма на фронте — это все.

Хотя мои, может быть, и не все.

Может быть, придет ваш почтальон и скажет: „Вам письмо“, а ты подумаешь, что это от бабушки или от Анечки, увидишь мое и разочаруешься. Но я не знаю, что тогда делать, потому что писать мне все-таки хочется.

Мальчики зовут меня насыпать песок на чердак.

Крепко, крепко тебя целую.

Твоя Катя».

Катя сложила письмо треугольником, написала адрес и побежала в сени.

Сережа и Федя влезли на чердак, спускали ведра на веревке, девочки наполняли их песком. Ведра, покачиваясь, взлетали кверху и рассыпали свое содержимое по деревянному потолку добротным толстым слоем.

Трудились до пота, к вечеру устали руки и ноги, ломило спину.

Иван Кузьмич, Нюркин отец, посмеивался, сидя у окошка… Он воевал с немцами еще в пятнадцатом году и говорил, что никакой песок ни от какой бомбы спасти не может.

— Да ведь это же зажигательные! — волновались ребята.

Но упрямый старик раздражающе смеялся, тряс лохматой головой, и втолковать в эту голову, что бомбы бывают трех сортов: фугасные, осколочные и зажигательные, — было невозможно.

Школьники, да и взрослые тоже, изучали санитарное дело и, улыбаясь, переносили друг друга на больших, расхлябанных учебных носилках.

Однажды в сумерках завыли над городом далекие гудки сирен, репродукторы вторили им из домов каким-то кошачьим стоном. И когда, через полчаса, прямо над головой услышали тяжело, с передыхом, звучащее: «У-у! У-у! У-у!» — все сразу почувствовали, что это летят не наши, что это уже настоящее. Матери стали загонять в щели ребят.

Вдалеке над горизонтом вспыхивали розовые молнии и взлетали в небо яркие звезды зениток.

Сережа выбежал на холм за огородом, оттуда было видно полнеба, несколько человек уже стояло там.

Нюркин отец прислушивался к далеким звукам.

— Это зенитки, — говорил он, и все успокаивались. Потом крякал сердито: — А вот это бомба!

Разгорелось зарево — одно поменьше, другое большое, ближе.

Иван Кузьмич говорил, что это завод горит; Федюшка — что завод левее.

Сережина мама работала всю эту неделю в ночную смену. Не было терпения дождаться до утра. Ночи были уже длинные, лето приходило к концу.

Утром Сережа побежал на станцию к поезду. Мама обняла его ласково и строго сказала:

— Сережа, ты больше не выходи меня встречать, не оставляй Любочку одну. Когда я уезжаю, мне спокойнее знать, что ты с ней.