Валерий Гусев - Письмо дяде Холмсу

Шли годы. Дом стоял, как прежде, и не старился. И хранил свою тайну. И никто в нем не уживался. «По чердаку кто-то бродит, ворчит, и вещи прыгают».

Стоит этот дом и сейчас, на прежнем месте. Такой же не старый. И живут в нем старенький дедушка да маленькая внучка.

Зашел я к ним как-то, проведать. Спрашиваю: «Ну как вам живется? Не надо ли чем помочь?» Дедушка в ответ: «Хорошо живем. Только по ночам беспокойно. Кто-то по чердаку бродит, а кто - не видать. Сколько раз с фонарем ходил туда в полночь - нет никого. А только лягу в постель - опять шаги над головой. Внучке-то очень боязно».

Ну, думаю, займусь-ка я этим делом. Остался ночевать в доме. Попили мы чаю с сушками, легли спать. Я все на часы поглядываю - время к полуночи идет. Вдруг слышу какой-то шум, стук негромкий и - шаги по потолку. Да такое впечатление, что не один ходит, а несколько. Шаги легкие, будто детишки там шалят. Домовята малые, озорные.

Встал тихонько, фонарик взял, ступил на лестницу. А ступенька скрипнула - и враз на чердаке тишина настала.

Замер я, стою, жду. Прошло время - опять шум наверху. Тут уж со всей осторожностью ступаю - ни одна ступенька голос не подала в ночной тишине…

Вот и дверь на чердак. Осторожно ее хочу открыть - да не открывается. Будто заперта изнутри. А я знаю - никакого запора там нет. Я еще с вечера проверял. Ну думаю…»

И на этом месте рукопись обрывалась. Не дописал еще Митёк свою повесть. Только начал…

Алешка шумно выдохнул мне в ухо и сказал вполголоса:

– Жаль…

– Что жаль? - не понял я. - Что рукопись оборвалась?

– Нет. Что Митёк имя внучки не написал.

Вот это да! Мне как-то и в голову это не пришло. История-то совсем та, которую неизвестная Астя в письме Холмсу рассказала.

– Так! - Алешка стал посреди комнаты и сложил руки на груди. - Завтра идем с тобой в Шнурки. На лыжах. Фиг с ними, с ключами. Пошли лыжи доставать.

Лыжи мы нашли у Митька в сарае. Их было много - штук десять. Все разного цвета и разной длины. Штук пять из них было поломано. Из остальных мы себе отобрали по паре. Но неудачно: у меня левая - длинная, правая - короткая. У Лешки наоборот. Долго думали - как быть, может, длинные отрезать по длине коротких. Но вовремя сообразили обменяться. У Алешки стали две одинаковые короткие, у меня - две длинные. Порядок.

– Хорошо, что мы с тобой такие умные, - гордо сказал Алешка.

Мы еще полазили по сараю, нашли лыжные палки. Тоже все разные - одни металлические, другие пластмассовые, третьи - вообще бамбуковые.

– Все, Дим, - скомандовал Алешка. - Иди, готовь обед, а я тут пока засаду устрою. - И стал греметь какой-то железякой.

Я послушно ушел в дом, растопил печь и поставил вариться кашу.

Вскоре вернулся Алешка.

– Я, Дим, засаду устроил у входа в омшаник.

– Почему?

– Потому. Потому что в сарай он лазил, в будку лазил, в бочку заглядывал, а в омшаник нет. Значит, туда полезет. - Он хихикнул. - А обратно не вылезет. Да еще заорет.

Этого только не хватало.

– Что ты там придумал?

– Узнаешь.

Мы пообедали, я поставил на печь кастрюлю с водой - вымыть посуду, а Лешка поставил какой-то фильм по видику и увлекся.

День прошел незаметно. Мы пересмотрели почти все кассеты Митька, даже надоело. Потом, когда совсем стемнело, заперли дверь и улеглись в постели.

И долго не могли уснуть. Не знаю, как Лешка, а я все время прислушивался: не скрипит ли крыльцо, не раздаются ли над головой чужие таинственные шаги. Что-то меня эта неоконченная Митькова повесть растревожила. А тут еще вдруг и на Алешку «чох напал», я даже испугался - не простудился ли он? Оказалось, что Алешка поверх одеяла набросил еще и Митьков тулуп с нафталином. Я встал, сдвинул тулуп ему в ноги и снова улегся.

Окна слабо светились, затянутые морозными узорами, тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. Алешка мирно посапывал, а я все вертелся с боку на бок и прислушивался к тишине. Поскребется мышка за печкой, звонко уронит умывальник каплю в таз, залает в деревне собака - все эти звуки не спугивали тишину, а делали ее еще глубже и плотнее. Я довертелся до того, что мне даже слышалось поскрипывание снега за окном под осторожными чужими шагами.

Наконец от всего этого я устал и крепко уснул. И проснулся утром, когда за окном уже сияло солнце. Проснулся от дикого вопля во дворе.

Алешка сбросил одеяло, вскочил и злорадно воскликнул:

– Попался! - и стал лихорадочно одеваться.

Я еще ничего не понял, но последовал его примеру.

На этот раз мы выскочили во двор без всяких трудностей - входную дверь на этот раз никто клюкой не блокировал. Замерли на крыльце, ослепленные ярким солнцем и блеском чисто-белого свежего снега.

Ну и… картиной…

Возле калитки задумчиво стояла однорогая черно-пестрая корова и смотрела на нас большими печальными глазами. За свой единственный рог она была привязана к штакетнику лохматой веревкой.

– Ты чего орешь? - спросил ее Алешка.

Корова коротко мыкнула в ответ.

– Не понял, - признался Алешка.

И тут же позади дома послышалось внятное ругательство, правда, какое-то немного растерянное.

– Теперь понял, - сказал Алешка. - Это не корова орала. Это жулик мычал. Он в мою засаду попал.

Ничего себе - объяснил!

– А корова при чем? - спросил я. - На шухере стоит?

– Корова заодно, - деловито пояснил Алешка. - Он ее где-то скрал, а по пути и у нас решил что-нибудь спереть. Пойдем, посмотрим. Я, Дим, думаю, он хотел улья с пчелами забрать. Узнал, что Митёк уехал, и приперся.

Тут уж я не выдержал, не согласился.

– Интересно! Он эти тяжеленные улья на себе тащить собирался? По снежному полю, по пояс в снегу? Ему машина нужна!

– А корова на что? Он ее нарочно скрал, я только что догадался. Чтобы на ней улья увезти. Как на грузовом верблюде. Понял?

Понял! Как не понять! Сколько есть на свете писателей-фантастов и детективщиков и чего они только не напридумывали, но до Лешки им далеко! Кому бы из них в голову пришло, чтобы жулик за ульями с коровой ходил? Да еще с украденной! У меня даже картина перед глазами нарисовалась: белоснежное поле, бредет по нему однорогая грузовая корова с навьюченными на спину деревянными ульями, а за коровой, с хворостиной в руке тащится небритый злоумышленник: «Цоб-цобе!» А над ними вместо снежных хлопьев вьются бурым облаком проснувшиеся пчелы… Красота.

Мою невольную задумчивость прервал слабый крик за домом. Будто уставший человек безнадежно звал на помощь.

– Пошли! - решительно сказал Алешка и подобрал вчерашнюю клюку - вооружился.

Корова посмотрела нам вслед и одобрительно мыкнула.

Мы сначала выглянули из-за угла, а потом осторожно подошли поближе. Вот и еще одна картина. При ясном свете зимнего утра.

У входа в омшаник, на ступеньке сидит наш дед Василий. Сидит в грустной задумчивости. В недоумении. Одна нога у него босая, даже без носка, а валенок с нее зажат зубцами какой-то полукруглой железяки.