Ян Терлау - Зима во время войны

Эрика очень боялась, что нога у Джека срослась неправильно. Сняв гипс, она увидела, что в месте перелома образовалась большая шишка. Возможно, так и должно быть, но, кроме всего прочего, нога стала чуть-чуть кривовата и болела, когда Джек пытался на нее встать. Тем не менее он каждый день ее разрабатывал и через некоторое время уже смог немного ходить, хотя стометровку бы явно не выиграл.

С раной на плече дела обстояли неважно. Да, благодаря заботам Эрики инфекция была побеждена, что правда, то правда. Девушка делала летчику перевязку два раза в неделю и обрабатывала рану, которая тем не менее затягивалась невероятно медленно.

– М-да, ну тут у вас, конечно, и больница, – ворчала недоучившаяся медсестра, – вместо кровати куча листьев, вместо медицинских инструментов только маникюрные ножницы да нож для чистки картофеля.

– Зато всё отлично простерилизовано, – попытался шутливо ободрить ее Джек.

– Ну да, простерилизовано, – согласилась Эрика, – но какие же это медицинские инструменты! И питание неполноценное: никаких свежих фруктов, картошка всегда холодная…

– Зато сваренная с любовью, – опять нашелся Джек.

– Это да, – улыбнулась Эрика и погладила его по заросшей щеке. – Из напитков только холодный чай и простокваша…

– Да, признаться, я не отказался бы от чего-нибудь горячительного, – мечтательно протянул Джек, который говорил теперь по-голландски почти без ошибок, но с сильным акцентом.

– Температура воздуха в палате слишком низкая, влажность слишком высокая. Зал ЛФК…

– Что-что?

– Зал лечебной физкультуры, где бы ты мог разрабатывать хромую ногу, имеет размеры два на два минус площадь, занятая упомянутой кучей листьев, колченогим стулом и столиком. Врач… Врач отсутствует.

– Зато младший медицинский персонал, – улыбнулся Джек, – на самом высоком уровне.

– Ну и как в такой обстановочке тебя вылечить?

– Ох, – сморщился Джек, – не спеши. Ведь как только выздоровею, я буду обязан немедленно вернуться в Англию, так сказано в уставе военно-воздушных сил. Ты этого хочешь? Я, конечно, понимаю, какая я для тебя обуза, но…

– Нет, милый, что ты! – горячо возразила ему Эрика и больше не расстраивалась, что выздоровление идет так медленно.

Для Михиля это было тяжелое время. Раскрытие деятельности подпольщиков на коппельской переправе и гибель баронессы Веддик Вансфельд глубоко потрясли его. Он решил пойти на похороны. Точно так же поступили очень многие – попрощаться с покойной собралось, наверное, не меньше тысячи человек. Похороны превратились в демонстрацию, люди хотели показать свое восхищение баронессой и в то же время возмущение оккупантами. Комендант гарнизона послал венок: он тоже пожелал выразить уважение к баронессе, хотя сам отдал приказ стрелять по дому. Все сочли это хорошей миной при плохой игре.

«И никто из этих людей не знает, что во всём виноват один я», – горестно размышлял Михиль во время похорон. Ни пастор, бесстрашно высказавший в траурной речи свое отношение к немцам. Ни дочь баронессы, усы́павшая гроб матери цветами. Ни тот человек, что послал букет, украшенный оранжевой ленточкой с надписью «Да здравствует королева».

Но самым ужасным было то, что Михиль не понимал, в чём ошибся. Он не мог понять этого ни тогда, когда немцы забрали Бертуса Тугоухого, ни теперь. Если бы ему сейчас понадобилось переправить двух евреев через Эйссел, придумал бы он какой-нибудь другой способ, более безопасный? Всё, что ни предпринимал Михиль, приводило к плачевным последствиям. Вокруг него гибли и попадали в застенок самые разные люди. Может быть, он, Михиль, слишком юн для такой ответственной работы? Со дня на день могут забрать Джека, и тоже по его вине. Да, это будет логическим завершением его никудышных мальчишеских потуг изображать подпольную деятельность.

Михиль решил впредь держаться от всего в стороне. Видимо, чего-то он не учитывал. Джека он теперь навещал только раз в неделю. В остальном летчику помогала Эрика, причем делала это на удивление хорошо. Надо же, а он-то раньше считал, будто умнее сестры! А теперь вот выясняется, что от него одни несчастья. Может быть, лучше, чтобы Эрика ухаживала за Джеком вообще одна? Нет, совсем устраняться нельзя. Ведь это ему Дирк передал письмо, значит, ему и отвечать. Михиль удвоил меры предосторожности, продумывал буквально каждый свой шаг, чтобы не совершить какой-нибудь новой оплошности, – и продолжал раз в неделю приносить Джеку еду.

Встречая Схафтера, юноша теперь демонстративно от него отворачивался. Пусть этот подлый предатель знает, что он, Михиль, догадался, кто донес немцам на баронессу. Пусть Схафтер всем своим существом прочувствует, как Михиль его за это презирает. «Ну и что, что ты не указал на меня как на соучастника! Ждешь за это благодарности, немецкий прихвостень? Так ее не будет!» – снова и снова твердил он про себя.

Так Михиль нес свой крест, и крест этот был нелегок.

Малыш Йохем рос предприимчивым карапузом. Как-то раз, когда Эрики с Михилем не оказалось дома, а мама была занята на кухне, он решил вылезти на крышу. Для этого мальчик забрался в расположенную в мансарде комнату Михиля. Конечно, заходить туда ему не разрешалось, но сейчас Йохем и думать не хотел ни о каких запретах.

Попав в комнату брата, малыш чуть было не забыл, зачем сюда пришел: у Михиля обнаружилось столько интересных вещей, что глаза разбегались, и все их хотелось потрогать. Йохем увидел коллекцию ракушек, старый телефон, моток провода и атлас, открытый на карте Франции. Сорванец всё перещупал, сломал две ракушки, карандашом провел новую границу между Францией и Германией, словно он – генерал Эйзенхауэр, главнокомандующий союзническими войсками, и поговорил сам с собой по телефону, в конце разговора сообщив, что собирается вылезти на крышу. Повесив трубку, он распахнул мансардное окно в наклонном потолке.

Отлично. Встав на кровать Михиля, мальчик легко вылез в окно и через полминуты уже оказался рядом с водосточным желобом. Изнутри желоб был немного скользким. В нем скопилась какая-то мокрая зеленоватая масса и гнилые листья. Ну и пусть скользко – здесь, наверху, так красиво, что стоит немного прогуляться. Отсюда видно всю крышу соседнего дома, где живет его дружок Йост – уж теперь-то Йохему будет чем похвастаться перед ним! Малыш радостно двинулся по желобу дальше, потом повернул налево. Здесь совсем не интересно, ничегошеньки не видно, кроме высокой глухой стены ратуши. Надо пройти до следующего угла… о, а вот тут опять здорово! Взору Йохема открылась вся улица. Он увидел, как булочник глянул вверх и, заметив мальчика на крыше, тотчас бросил свою тележку с хлебом. А вон там юфрау ван де Энде выскочила из дома на улицу, размахивая руками. Почему-то внизу, перед их забором, столпились люди и все что-то кричат. «Чего им надо? Почему они собрались у двери нашего дома?» – недоумевал сорванец. Чтобы получше их рассмотреть, он перегнулся через желоб – и тут только заметил, как далеко до земли. Ой-ой-ой, если он отсюда свалится, то наверняка погибнет. Только теперь малыш понял, что люди смотрят на него.