Луи Ружемон - Новый Робинзон

Мука в бочонках, которые я вытащил на берег, была очень мало попорчена водой. Вода проникла в них только по краям и образовала там из муки род теста. Внутри этого слоя теста лежала совершенно сухая мука. Был у меня и запас хлебных зерен, но они были сильно подмочены. Перенес я на берег и мешки бобов, рису, маису и множество других запасов пищи. Был даже небольшой бочонок с ромом, а другой — с маслом. Мало-помалу я забрал со шхуны все, так что через девять месяцев на скалах остался только ее голый остов. Изо дня в день переносил я все эти вещи на берег, соображаясь с временем прилива и отлива. В большом сундуке, который был в капитанской каюте, оказался запас различных семян. Мне пришло в голову попробовать посеять их на острове. Я знал, что морская вода не может питать растение, но знал также и то, что я не могу расходовать на поливку свой запас пресной воды. И все-таки мысль о посеве не покидала меня. Я напряженно думал, как бы мне это устроить.

Наконец, я решил сделать любопытный опыт. Я взял большой щит черепахи, наполнил его глиной и песком, хорошенько смочил эту смесь кровью птиц, размешал все это и посеял там хлебные зерна. Они быстро взошли и так разрослись, что вскоре я должен был их рассадить. Этот блестящий результат вызвал у меня желание расширить мои посевы. Скоро я имел маленькую ниву маиса и пшеницы, растущих в двух черепашьих щитах.

Долго я оставался доволен своим простым навесом. Но когда я начал переносить с шхуны на берег жемчужные раковины, то мне пришло в голову воспользоваться ими для постройки хижины. На шхуне было около 30 тонн этих раковин, и сначала я плавал за ними просто для развлечения. Несколько недель прошло, прежде чем я перетащил достаточное количество их на берег. Тогда я приступил к постройке. Я сложил из раковин две стены, каждую около 2 метров длиной, метра 1 1/2 вышиной и около полуметра толщиной. Ветер приятно продувал сквозь них. Промежутки между раковинами я замазал смесью глины и песка, а внутри затянул стены кусками парусов. Получилось очень недурное жилище. Когда наступило дождливое время года, я пристроил третью стену, а перед жилищем сделал навес, под которым всегда горел костер. Сверху я прикрыл свое жилье соломой, с гордостью пользуясь для этого соломой от собственных жатв.

Котелок, который я взял со шхуны, долго был у меня единственной кухонной утварью, так что, когда мне приходилось готовить себе что-нибудь, я устраивал печь наподобие тех, которые видел у дикарей Новой Гвинеи. Рыбы у меня было всегда вдоволь, что же касается птиц, то стоило отправиться в ту часть островка, где они выводились, и можно было просто палкой убить их сколько угодно. Пока у меня была мука, я делал себе пироги.

После обеда, во время отлива, я обыкновенно купался, если поблизости не было акул. После купанья некоторое время бегал по берегу, а затем возвращался в свое жилище. Здесь я громко читал по-английски, читал просто ради удовольствия услышать хоть собственный голос. Книга была англо-французским справочником, я взял ее со шхуны.

Иногда на острове появлялись черепахи, они клали свои яйца в песок. На берег они выходили только по ночам, во время прилива. Когда мне хотелось полакомиться черепашьим мясом, я переворачивал одну из них на спину и оставлял так до утра. Утром я убивал ее топором. Щиты черепах шли у меня на расширение моих посевов. Мои нивы росли и росли и с течением времени заняли значительную часть островка. Маис и пшеница росли очень хорошо, и я обыкновенно успевал снять три жатвы в году. Солому я употреблял для подстилки. Вскоре, однако, я устроил себе гамак из кожи акулы. Спать в нем было покойнее: на песке меня постоянно беспокоили различные насекомые.

Часы. — Постройка лодки. — Ужасная ошибка. — Черепахи. — Бруно. — Парус! — Приятные гости. — Мой календарь. — Наконец, люди!

Я СИЛЬНО тосковал на островке. Победить эту тоску мне было необходимо. К счастью, я был очень живого и деятельного склада человек, а в детстве любил заниматься гимнастикой. Теперь я сделался очень искусным акробатом и мог раза два-три перекувырнуться в воздухе, прыгая с крыши моего жилища. Кроме того, я очень высоко и искусно прыгал с палкой и без нее. Этим я старался разогнать тоску.

Долго я думал о том, как бы мне устроить себе более или менее верные часы. Я решил в конце концов устроить на песке солнечные часы. Укрепив совершенно перпендикулярно длинную палку, я устроил около нее круг при помощи жемчужных раковин и колышков. Часы я высчитывал по длине тени, отбрасываемой палкой. Спать я всегда ложился с заходом солнца, а с восходом вставал.

И все же, несмотря на все мои старания заинтересоваться чем-нибудь, развлечь себя, мной часто овладевали приступы тоски и отчаяния. Я боялся потерять рассудок, сделаться идиотом. Много времени прошло, прежде чем я справился с этой тоской. Трудно мне было бороться с ней. Ведь кроме узенькой полоски песка не было ничего, что могло бы спасти меня от сумасшествия.

Но несмотря на кажущуюся безнадежность моего положения, я никогда не терял уверенности, что когда-нибудь смогу спастись с этого острова. Вскоре эта уверенность привела к тому, что я решил начать постройку лодки.

Весело принялся я за работу, но горьким разочарованием заплатил потом за свою неопытность. Один раз я сделал киль слишком тяжелым, другой раз употребил для работы дерево, слишком толстое для остова. Разбитая шхуна снабжала меня необходимыми деревянными частями. Чтобы сделать доски более гибкими, я мочил их с неделю в воде, а потом, высушивая на огне костра, придавал им нужную форму. Через девять месяцев непрерывного труда я, наконец, построил что-то вроде лодки. Она была около 3 метров в длину и около метра шириной. Это была тяжелая и пребезобразная на вид лодка. Много труда потребовалось, чтобы спустить ее на воду. Кое-как, при помощи катышей и рычагов, я столкнул ее с берега в лагуну. Лодка сидела в воде глубоко, особенно низка была корма. Зато она совершенно не пропускала воды, так как снаружи я обил ее кожей акулы, промазанной смолой. Я укрепил в лодке мачту, сделал парус и весла. Когда лодка поплыла, я закричал в диком восторге, а Бруно громко визжал мне в ответ.

Когда все приготовления были закончены, я немного поплавал на лодке по лагуне, а затем решил вывести ее в открытое море. Но тут я сделал страшное открытие, которое почти лишило меня рассудка. Лодка не могла пройти между рифами, окружавшими лагуну. В отчаянии я бил себя кулаками по голове… Когда первый порыв отчаяния прошел, я немного успокоился: мне показалось, что, может быть, лодка пройдет над рифами во время высокого прилива. Я ждал прилива с нетерпением, но — увы! — новое разочарование. Лодка не прошла. Девять месяцев непрерывного тяжелого труда, девять месяцев надежд — все это погибло; я не мог вывести лодку в открытое море. Не мог я и вытащить лодку на берег из лагуны и протащить затем через весь остров на противоположный берег, против которого рифы оставляли значительно более широкий проход. Лодка была слишком тяжела, я не мог с ней справиться.