Тамара Михеева - Янка [litres]

И вот в один прекрасный день от Сашки пришло электронное письмо. Янка сидела перед компьютером, уставившись в монитор, и не знала: радоваться или злиться?

«Яна! Мне тут один человек сказал, что у тебя парень есть в Заречье. Я, конечно, этому не поверил, но это правда?»

Майка фыркнула, когда прочитала:

– «Я не поверил, но это правда»! Раз не поверил, зачем спрашивать? Слушай, какая зараза про тебя слухи распускает? Ты узнай у Рябинина, кто ему наплел, за это ведь и схлопотать можно! Я вот уверена, что это Лаптунов, он тебя, по-моему, недолюбливает… а может, наоборот. Или Катька наврала, она может.

– Да нет… – задумчиво пробормотала Янка. Ей пришла в голову мысль. Спасительная, как казалось тогда. – Майка, это выход… Майка!

Майка долго не могла понять, почему звонить Рябинину и подтверждать слух о якобы новом Янкином романе должна она, а не сама Янка.

– Ты что! Я не могу! Не могу я, Май!

– Да не кричи, чего орешь-то!

– Ну, позвони ты, ну будь человеком, подруга ты мне или нет?

– Да ты напиши ему, и все. Велика важность.

Но Янка и написать не могла. Письмо ничего в ответ не скажет, по письму разве поймешь, простит тебя человек когда-нибудь или нет…

– Ладно, давай сюда телефон. Подумаешь! Ты, Янка, все-таки дикая какая-то.

И Майка позвонила. Голос у нее был уверенный, деловой, будто она Сашке поручение от класса давала.

– Рябинин? Привет, это Майя Черкасова. Янка просила тебе передать, что все это правда, про того парня. Они встречаются, и у них все хорошо. Ага. Давай, пока.

Майка отключилась и посмотрела на Янку.

– Ну? Что он тебе сказал?

– Ничего.

– Ничего?!

– А что он должен был сказать, Ян?

Янка бухнулась на диван. Она не знала что. Но НИЧЕГО – это было слишком.

Ни-че-го. Он, обещавший любить ее всю жизнь, не сказал ничего, не узнал, кто этот парень, чтобы набить ему морду, не попросил о встрече, не передал Янке проклятье… Ничего. Он не будет за нее бороться. Янка думала, что испытает огромное облегчение, когда освободится от него, но чувствовала только ярость. Будто это ее предали. Будто это он ей сказал, что ему надоело с ней и у него есть другая. Как легко он от нее отказался! Просто сдал ее какому-то там парню из Заречья! Верная Майка села рядом и осторожно спросила:

– Я-а-ан… а не мог он специально это выдумать?

– Что?

– Ну, выдумать, будто ему сказали, что у тебя кто-то есть? Может, ему тоже надоело? Или он чувствовал, что ты больше его не любишь. Ну, может, он сам хотел уже расстаться и тоже не мог тебе сказать?

Наутро Янка пришла в школу, надев самую высокомерную маску, на какую только была способна. Она спрятала за ней и страх (а если он подойдет и спросит? Ну неужели он даже не подойдет?), и стыд (главное, не смотреть ему в глаза. Не смотреть ему в глаза), и обиду (ты отдал меня, не стал бороться за меня ни секундочки!), и ярость (значит, вот какую ты придумал фишку, да? Вместо того чтобы просто поговорить по-человечески!).

Это случилось в октябре, в самом начале восьмого класса, и с тех пор Янка даже не смотрела в Сашкину сторону. Но и на других не смотрела. Не хотелось. Все мальчишки казались какими-то жалкими и глупыми. Ей теперь думалось, что если она и влюбится в кого-нибудь когда-нибудь, то это будет взрослый состоявшийся мужчина, который много пережил и много знает. И с которым будет по-настоящему интересно.

А в июле родители развелись, и они с мамой уехали жить в Крым.

Янка с одноклассниками и не попрощалась толком. Только с Майкой. С собой взяла Братца Кролика – игрушку, которую ей однажды подарил Рябинин. Кролик был небольшой, чуть больше Янкиной ладони, в штанах на лямках, клетчатой рубашке, с ушами до самых пяток. Чем-то неуловимым, может быть, хитрым выражением черных бусинок-глаз он напоминал ей Рябинина.

И вот она здесь, у «самого синего моря», которое сейчас, поздней осенью, такое чистое, прозрачное, будто зеленоватое стекло. А одноклассники – там. За тридевять земель, на другой планете. Майка пишет часто, все новости рассказывает, иногда присылает фотки. Один раз ей Юлька Озарёнок написала, из параллельного, они вместе на рисование ходили. Пару раз – Лерка, а один раз – даже Герка Ивлин, лучший Сашкин друг. Так, ни о чем письмо, как живешь да чем занимаешься. Полы я, Ивлин, мою, каждый день с двух до четырех. Но к письму Герка прикрепил фотографию: вся их компания в парке, бесятся, и Сашка там был просто необыкновенный. Красивый до чертиков.

Янка стояла у окна, смотрела на улицу, сбегающую к морю, на старый грецкий орех у забора. Она вдруг вспомнила, как прошлой зимой гуляла с Майкой и встретила в парке Рябинина, Ивлина и Листовского. Парни сидели на той самой скамейке, где часто сидели и Янка с Сашкой, когда еще встречались. Было очень холодно, но Рябинин, как обычно, не надевал перчаток. Янка знала, что руки у него горячие, всегда очень горячие. Но она не могла к ним прикоснуться больше. Майка с Янкой постояли немного с парнями, поболтали и разошлись. Ничего особенного и не было в той встрече, но сейчас, в Крыму, Янка вдруг вспомнила ее, и синие сумерки, и как Рябинин смотрел на нее, и у нее сами собой сложились строчки.

Она усмехнулась сама себе: ты к Рябинину теперь на «Вы»? Раньше у Янки тоже получались такие нерифмованные стихи. Рифмовать слова она никогда не умела, называла свои творения полустихами.

Янка достала Братца Кролика из сумки, посадила его на свою подушку, долго смотрела, шептала: «Сашка. Сашка».

С того дня она и начала откладывать в деревянную шкатулку две трети зарплаты.

Первого ноября приехал Тарас, звонко чмокнул Янку в макушку.

– Ух ты, большущая какая стала! Как учишься?

– А, – отмахнулась она, – с серединки на половинку.

Младшего маминого брата Тараса Янка любила больше всех других родственников. Тарас был высокий, худой, молчаливый, но в глазах за стеклами очков искрился смех, особенный, ироничный. И Янке всегда хотелось узнать: о чем он думает, о чем смеется там, внутри? Тарас работал в заказнике, в можжевеловой роще, а летом водил в походы туристов. Янке казалось, что от его одежды всегда пахнет костром и смолой можжевельника.

У бабушки с дедом Тарас появлялся редко. Они пилили его, что он уже седой, а все не женится.

– Я с рождения седой, – шутил Тарас, – что ж мне, в пеленках под венец идти?