Давид Дар - Книга чудес, или Несколько маловероятных историй

Стукнула дверца такси, и две маленькие фигурки поднялись по широкой белой лестнице.

С бьющимся сердцем Витя ввел Дуню в кабинет ученого хранителя музея.

Ученый хранитель был очень молод, бледен и близорук. Университетский значок сверкал на его пиджаке, как орден.

Через очки и лупу он рассматривал удивительную сороконожку, у которой вместо сорока ножек были только четыре ножки.

Услышав стук в дверь, он не поднял головы и, продолжая разыскивать у сороконожки недостающие ножки, спросил:

— А это что?

— Это она! — сказал Витя гордо. — Я говорил с вами по телефону. Я доставил ее!

— Ах, она! — сказал ученый хранитель. — Помню, помню. Из раскопок гробницы Хеопса. Богиня с птичьим клювом! Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в отдел Египта.

— У нее нет клюва! — возмутился Витя. — И при чем тут Египет? Я разыскал ее в столовой номер восемь. Это современная богиня! Вы поглядите, как она прекрасна! Разве она не лучше всех ваших старых богинь, которые служили средством духовного порабощения трудящихся, тогда как она служит официанткой в столовой!

— Ах, наша советская богиня! Помню. Помню, — сказал ученый хранитель. — Ну что ж, заполним анкетку, и я помещу ее в бело-розовом зале, рядом с Венерой, Дианой и Юноной. Там как раз освободился пьедестал, и наша богиня займет достойное ее место.

В ту же ночь рыжая красавица Дуня была помещена в бело-розовый зал, рядом с богинями Венерой, Дианой и Юноной.

Так как она была современной богиней, то ей оставили черную юбку, нейлоновую блузку, капроновые чулки и туфли на микропористой подошве.

Рано утром, когда первые лучи солнца заглянули в бело-розовый зал и служители обмели новую богиню длинными мягкими метелками, раскрылись двухстворчатые двери и на пороге появился Витя Влюбченко в свежей бобочке, причесанный и торжественный.

Ему не пришлось отпрашиваться с работы, потому что еще накануне все заметили, что с ним что-то случилось, и мастер сказал ему так: «Сходил бы ты в поликлинику. Замечаю я, что с тех пор, как ты обедаешь в другой столовой, вид у тебя стал какой-то не такой. Животом маешься, что ли?»

Витя не стал спорить, он схватил направление в поликлинику и помчался в музей. И вот теперь он стоял на пороге бело-розового зала, склонив голову и выражая свою любовь восхищенным взглядом и глубокими вздохами.

А слух о новой богине уже разнесся по всему городу, и в музей повалили экскурсанты и одиночки.

Они торопливо проходили мимо всех других чудес искусства и природы — взволнованные парикмахеры и педагоги, математики и домохозяйки, портнихи и школьники, астрономы и водолазы, — они спешили прямо в бело-розовый зал и, увидев рыжую красавицу Дуню, замирали от восхищения.

Даже самые красноречивые экскурсоводы не находили слов, чтобы описать ее необыкновенную красоту, и они молчали, опустив свои длинные указки, которые смиренно гнулись к полу, как бы преклоняясь перед прекрасной богиней.

Так продолжалось до самого вечера, и до самого вечера у дверей стоял Витя Влюбченко. Он стоял, глубоко вздыхая, устремив восхищенный взгляд на богиню, молчаливый, мечтательный и задумчивый, как вахтер на дежурстве.

А вечером, когда все ушли и сторожа заперли двери и дремали за ними, вооруженные револьверами, рыжая красавица Дуня сказала богиням Венере, Диане и Юноне:

— Ну что ж, девочки! У вас тут, пожалуй, не хуже, чем в нашей столовой. Обстановка культурная, обхождение вежливое, пьяных нет… Да и удовлетворять духовные потребности трудящихся не так уж трудно!

Но богини молчали. Они никогда не бывали в общественной столовой, и им не с чем было сравнивать свое божественное существование.

На следующее утро служители опять обмели богинь длинными мягкими метелками и распахнули двери бело-розового зала. И опять первым появился Витя Влюбченко, которому и на этот раз не пришлось отпрашиваться с работы, потому что мастер сказал: «Видно, не помогли тебе в поликлинике. Вид у тебя по-прежнему какой-то не такой. Наверное, диагноз не сумели поставить. Сходил бы ты, брат, на рентген».

И, сжимая в руке направление на рентген, Витя снова стоял на пороге зала, перед лицом своей прекрасной богини, трепеща от восторга и нежности.

А но коридорам и залам уже бежали экскурсоводы, экскурсанты и одиночки. Кинооператоры тащили на плечах треножники с киноаппаратами. Фотокорреспонденты на бегу щелкали затворами.

Второй день прошел так же, как и первый. И когда опять наступил вечер, сторожа заперли двери, а богини остались одни, рыжая красавица Дуня вздохнула, зевнула и сказала богиням Венере, Диане и Юноне:

— Всё-таки скучная у вас, девочки, должность. Хоть бы вязать разрешили, я бы вам кофточки связала, как у нашей поварихи… И мужчины какие-то уж больно серьезные: чтобы за весь день ни один не позвал в кино — в жизни со мной такого не бывало!

Но богини и на это ничего не ответили: они никогда не носили вязаных кофточек, и боги не звали их в кино.

И наступил третий день божественного существования рыжей красавицы Дуни.

Третий день начался, как предыдущие: у порога стоял вздыхающий Витя Влюбченко, а по коридорам спешили студенты и грузчики, балерины и управдомы, поэты и маникюрши, искусствоведы и вагоновожатые, завхозы и кузнецы.

Кузнецы прибежали уже к вечеру.

Среди кузнецов был Василий Табак.

Он выпил в этот день не одну стопку водки, думая водкой залить тоску о пропавшей без вести Дуне, а когда Василий Табак выпивал не одну стопку водки, то становился таким послушным, что готов был последовать любому совету. И, зная о такой его психологической особенности, председатель культкомиссии сказал ему:

— Беда мне с тобой, товарищ Табак! В том месяце ты руку вывихнул, а теперь вот жена сбежала. И в этом, по существу, нет ничего удивительного. Односторонний ты человек, товарищ Табак! Все вокруг тебя люди культурные: посещают семинары, интересуются искусством, выезжают в лес за грибами, ходят в музеи, только ты один нигде не бываешь. Отсталый и невежественный ты субъект, товарищ Табак, всё равно как неандертальский человек, живший на заре нашей эры. Сходил бы хоть раз в жизни с нами на экскурсию.

И так как Василий Табак выпил в этот день не одну стопку водки, то он согласился пойти на экскурсию.

Он шел не спеша, чуть пошатываясь на своих могучих ногах, а свои железные кулачищи, чтобы не пугать людей, нес в карманах, как тяжелые булыжники.

Так дошел он до дверей бело-розового зала, но, увидев на пьедестале Дуню, остановился, и его черные брови поднялись так высоко, что если бы была на нем шапка, то она съехала бы на самый затылок.

Он стоял некоторое время молча, соображая, не выпил ли лишку, но вдруг захохотал так громко и неожиданно, что одно нежное мраморное изваяние, испуганно вскрикнув, слетело с подставки и разбилось на несколько кусков.