Сусанна Георгиевская - Отец

Каждый, кому пломбировали зуб, получал по одной звезде. Каждый, кому удаляли зуб, награждался звездой золотой и серебряной.

Девочке, которую звали Зина, надо было сделать рентген и надрез десны.

— Пусть он! — рыдая, сказала Зина.

— Саша-а-а! Иди сюда!

Когда все осталось позади, он ей выдал четыре звездочки.

— Подними меня! — приказала Зина.

Ей было четыре года. У нее были крохотные теплые пальчики с заусенчиками возле каждого ногтя.

Саша взял ее на руки. Она прижала к его щеке горячие от слез губы и выдохнула в Сашину щеку:

— Ты ведь мой папа? Да?

— Да. Я твой папа. А как же! — не колеблясь, ответил Саша.

И детская поликлиника зажила для него с тех пор не как место работы, а как царство, полное таинственного и радостного значения. Обитатели этого царства — дети, а он… Да ладно!

Отец полагал, что пристроил его «медбратом» в солидное медицинское учреждение. Он не имел понятия, что определил Сашу на должность волшебника, враля, сказочника.

— Ты кто?

— Кудесник!

— Кудес, расскажи, пожалуйста, что-нибудь!

За Сашей, как в лагере и как в школе, хвостом ходили ребята. Он рассказывал юным пациентам, что по ночам, в полнолуние, по этим же вот коридорам, кабинетам и коридорчикам бродят крохотные человечки, прозрачные, тонконогие, большеголовые, — зеленые человечки из бабушкиных лесов, те самые, что шили себе из листьев кафтанчики.

Здесь, в поликлинике, человечки по ночам держали в руках фонарики…

— Медбрат! — кричали из кабинетов — Живее, пожалуйста! Вымойте лоток!

— Сейчас!

— Медбрат! Подайте воду для полоскания.

— Сию минуту!

— Медбрат! Медбра-ат!..

— Кто следующий? Попрошу в кабинет.

Но следующий не хотел идти. Саша увлеченно что-то рассказывал ребятам в коридоре.

— Медбрат! Плевательницу!.. Инструмент!.. Воду!..

Саша подводил ребят к витрине с игрушками:

— Эту куклу зовут Лизаветой… Лизавета! Не хотите ли удалить зуб? Все в нашей власти. Вы сегодня ночью жаловались на зуб… И не хмурьтесь, не хмурьтесь, пожалуйста.

— Натуральная наседка с цыплятами, — говорила про Сашу с некоторым удивлением регистраторша-одесситка. — Чтоб я так провалилась ка этом месте! Артист, артист!

Выскакивая из зубоврачебного кабинета, врач, терпя терпение, громко знал:

— Медбра-а-ат!

В кресле орал пациент, Саша останавливался возле пациента. Он разговаривал с бормашиной. Он ее заколдовывал: «Брекекекс!» Малыш замолкал, успокаивался.

Потом, взяв заплаканного пациента за руку, Саша лично выводил его в коридор и рассказывал шепотом по дороге, как живут игрушки в витринах, когда закрывается поликлиника, как они пляшут ночью, и как шумят, и как портят по ночам эти чертовы бормашины.

— Особенно озорует вот этот солдатик! Но про него я тебе расскажу в другой раз.

— Медбра-ат!.. Водичку для полоскания? Куда ты девался, Саша?!

А ребята требовали у зубного врача:

— Пусть Кудес, пожалуйста, от меня не отходит. Пусть тут стоит.

— Куде-ес!.. Будьте любезны, вытрите столик.

— Извините, пожалуйста… Они набросились на меня в коридоре. Сейчас, сейчас…

Если надо было сделать обезболивающий укол, Саша громко командовал малышу:

— Не вертись? Нам с тобой совершенно некогда, мы еще должны посмотреть рыбок.

И вот, когда отец позвонил в поликлинику главврачу, чтобы справиться, как работает Куприявичус, ему ответили:

— Юноша недостаточно серьезен. Хороший малый, но занят не тем.

— А чем же?

— Актер? Прирожденный. Такие разыгрывает спектакли, что впору всем прекратить работу.

Колдовал он до двух часов.

Ну а после?.. Куда деваться? «Кудесник» был никому, никому не нужен.

Разве можно забыть, как плакала там, в саду, Лана Пименовна?

Отец?.. Саша ухитрился доставить ему столько горя, столько забот. Как он мог теперь оправдаться?

…Сана-а-а! Откликнись, Сана!

Да, да. Конечно. У нее своя жизнь И своя любовь. Ей не до Саши, нет!..

(Был бы я человек с характером, я бы сейчас же уехал и себе домой!)

Но стоило вспомнить ленту шоссе за окном и метелку у входа, как он становился безвольным.

Саша не видел отца, он перестал у него бывать, но, засыпая, вел с отцом бесконечные разговоры.

Москва!.. Ее улицы — улицы Сашиного отца.

«Кто ты? Что Ты?!»

И отец, отвечал ему бесконечным переплетением московских улиц.

Без семьи, без дома, без цели — что же с ним будет дальше?

Там, в Литве, все было другое: он был школьником, как все школьники… А здесь?.. Не может же он навсегда остаться медбратом?

От неприкаянности Саша стал заходить в метро и кататься на эскалаторах. Это занятие содержало в себе ту тайную радость, что по дороге он разглядывал всех похожих на Аньку.

«Отец, как вы думаете, я люблю ее?»

«Ну уж, знаешь ли, ты бы в этом сам мог кое-как разобраться. Только мне и дела, право, что до твоих любовей».

«А все же, как на ваш взгляд… Ведь вы…»

«Сам разберешься. Я, дружок, запамятовал».

Саша бродил по Москве, представляя себе, что вдруг узнает кого-то, бежит кому-то навстречу…

В этих прогулках была какая-то горькая радость.

Парк!.. Он один на скамье, он себе рассказывает разные разности… О чем же? А о Литве. Она взмахивала к небе темными крыльями мельниц; разбегалась узкими улочками окраины: сияла огнями на Театральной площади; шуршала листьями старых буков, цвела ухоженностью клумб. Неповторимы были звуки ее, ее запахи, прикосновение к ней сердцем, глазами, дыханием… Мама! Мама…

От московских рек тянуло ветрами. Это напоминало ему Боливажис. Ночью в московском небе робко и медленно загорались звезды, точки звезд, заслоненные электричеством, — требовательными и яркими огнями земли. Он замечал эти бедные звезды, словно видел их в первый раз.

Прошла неделя, Саша все не бывал у отца.

Два раза он заставал у Екатерины Федоровны записки (одну от Саны, одну от отца — ее принес шофер). Близкие удивлялись, куда это он пропал.

Екатерина Федоровна сообщила, что Саша здоров. И они успокоились. (Совершенно о нем забыли!) Ему и в голову не пришло, что могло случиться что-то в отцовском доме.

В выходной, не выдержав одиночества, он все же побрел на знакомый двор, остановился там посредине сквера, поглядел на отцовские окна, обманывая себя, что сейчас уйдет.

Против подъезда номер четыре по-прежнему дремали два мотоцикла с сиденьями, обернутыми в целлофан.

Погода стояла светлая, солнечная, но на деревьях уже пожелтели листья, слышался их характерный шумок. Листья устлали собой дорожки дворового сада.

Тоска одолела Сашу. Он сказал себе: «Я немедленно поднимусь по лестнице, но не нажму звонка»!