Сусанна Георгиевская - Отец

бормотал отец.

«Зачем, зачем я согласился сюда приехать?» — горько спрашивал себя Саша.

И не знал, куда ему деть глаза.

Около семи часов вечера к ним явился гость — он приехал из города. (Саша сразу смекнул, что это и есть «учитель».) Звали гостя Арсений Васильевич. Лицо у него было умное, смуглое, с широким разлетом бровей и большим твердым ртом; волосы очень черные (прямо-таки Калиостро). На нем был светлый костюм — на дачи с таких франтоватых костюмах не ездят. Смуглость его и синяя чернота волос подчеркивались костюмом. (Полюбишь уголь! Полюбишь! Что тут и говорить!)

«Мэтр», который так молодо выглядел, что поверить было нельзя, будто это и есть профессор, привез с собой коробку конфет, до того большую, что Саша даже таких и не видывал никогда. Он вручил ее Лане Пименовне.

Лана Пименовна одарила его одной из самых милых своих улыбок.

— Зачем вы так балуете меня, Арсений Васильевич?

Надев перчатки, она полола грядки на огороде. Протянула к коробке руку в перчатке. Руки были в земле, но губах — улыбка.

Гость и хозяйка стояли молча в саду, улыбаясь друг другу. Она была ниже его на целую голову и казалась тоже удивительно молодой.

Они вышли на центральную аллейку, посыпанную песком, зашагали к террасе. На ходу Лана Пименовна стянула перчатки… И вдруг Арсений Васильевич наклонился и, заметив колючку, приставшую к Сарафану хозяйки, быстро ее отодрал, рассмеялся, но не швырнул из землю, а положил в карман своего пиджака.

На этот выпад Лана Пименовна ответила смелом, смутилась, порозовела.

— Друзья мои, мы вас ждем, — сказал отец, — Скоро кончится этот дуэт? Знаете ли, Арсений Васильевич, вы так демонстрируете Лане Пименовне свое поклонение, что становитесь как бы главным ее поклонником. Поклонником номер одни. Все любят нашу чертовку, я стойко терплю это много лет. Все ее любят, однако… Предупреждаю, Лана: не верь ему, это змий! Не верь, воздержись. У него стилет за пазухой… А не хотите ли, кстати, чаю, Горыныч?

Говоря все это, отец сиял всем круглым, добрым своим лицом. Но глаза его были холодны, они выражали усталость, скуку.

— Здравствуйте, Ксаночка.

Сана поглядела на своего «мэтра». Из-под бровей сверкнули сдержанной радостью ее коричневые глаза.

— А это мой брат, Арсений Васильевич… Его зовут Саша.

Саша привстал.

— Рад познакомиться, — нисколько во удивившись и слегка наклонив голову, ответил Арсений Васильевич.

Все четверо облегченно вздохнули. Не последовало вопросов. Арсения Васильевича Саша совершенно не интересовал.

— Садитесь, — засуетился отец. — Не хотите ли коньяку?

Как он был благодарен за то, что Арсений Васильевич ничего не спросил о Саше! Потеплели глаза — теперь в них была шутливая и какая-то насмешливая серьезность.

— Мама, — сказала Сака. — открой коробку.

— Нет. Ни за что.

Коробку, однако, открыли. На шоколадном наборе лежала змейка из крокодиловой кожи.

— Ага-а-а! Я сразу сказал! — тыча пальцем в сторону этой змейки, возликовал отец. И вдруг: — Да… между прочим, Арсений Васильевич, уж вы меня извините за любопытство. Это правда, что Сана выбирала позавчера из рамы угли?.. Из каждой рамы по тысяче кусков угля. Угли, которые только что вышли из раскаленной печи. Я, разумеется, понимаю, что это путь к познанию, однако уголь, он выделяет газ, которым не может дышать человек. Неужели вы не нашли никого покрепче, чем наша Сана, для этих опытов?

— Она научный работник, — улыбаясь и не поднимая глаз, ответил Арсений Васильевич. — Только ученому я доверю отбор обожженных проб.

— Лана, отчего ты молчишь? — сердито спросил отец.

— А что ж я могу?.. — ответила Лана Пименовна.

— Не знаю, но, по-моему, у тебя была своя точка зрения на этот счет. Вы ее подкупаете поклонением, Арсений Васильевич.

— Видите ли, — прищурилась Лана Пименовна, — вы, быть может, скажете, что это с моей стороны материнская слабость… Но а детстве — ей было тогда лет десять — Сана страдала астмой. Иногда нам кажется, что вы ее ни щадите, посылаете туда, где можно бы обойтись без Саны.

— Я так счастлив, что ваша дочь стала одной из самых верных моих помощниц!

— Папа, и как ты можешь?! Вот именно ты… Ты!.. Я тебе уже объясняла, что природные залежи нужного угля… в общем, людям приходится спускаться за ними на очень большую глубину. И люди заболевают. Ты врач, а думаешь только о своей дочери! Это же эгоизм… Эгоизм! Неужели не понимаешь?

— В деле я руководствуюсь одними лишь интересами дела, — сказал Арсений Васильевич. — Удивительно, но иногда наши с Ксаной выводы совпадают, а ведь она так еще молода.

— Папа, я принесу шахматы, — рассмеявшись, живо сказала Сана.

— И двести граммов коньячку. Для меня, — вздыхая, сказал отец.

— Мама, можно ему коньяку?

Лана Пименовна пожала плечами.

Сана принесла шахматы, зажгла на террасе свет, достала две рюмка и налила коньяк.

— Выпейте за наши победы! — сказала Сана. — Или нет!.. Знаете что? Давайте — за месть!

— Черт возьми! — удивился отец. — Месть, конечно, сладка, но кому же мстить? Должно быть, себе самой?

Ему не ответили.

Александр Александрович и Арсений Васильевич принялись сосредоточенно играть а шахматы.

Саша спустился в сад, лег в гамак и закрыл глаза. Он легонько отталкивался от земля пяткой.

Саша сердился на Сану, я за что, совершенно не понимал.

Пусть она ко мне подойдет! Пусть заметит, что меня нет… Или — отец. Пусть — он! У них у всех свой интересы, свои словечки, а я…

Саша лежал в гамаке. Он отталкивался от земли пяткой.

«Подойди! — заклинал он Сану. — Заметь, что я один, что все обо мне забыли!»

Но Сана и не думала подходить. В доме послышалась музыка. Не иначе, как Санка включила проигрыватель.

И вдруг рядом с Сашей зашуршал гравий: к гамаку подошел отец.

(Он, должно быть, один-единственный думает обо мне. Ведь я ему все же сын, я — сын…)

Лицо отца было грустно, глаза прищурены Он молчал, задумчиво выкапывал туфлею мелкие камешки.

Может, отец прислушивался к шорохам тишины? Его лицо, полнощекое, грубоватое, залитое лунным светом, поразило Сашу богатством внутреннего выражения. Слушал, должно быть, как в глубокой тишине ночи потрескивает сучок, как легонько поскрипывает гамак… Грустно было лицо отца.

О чем он думал?.. Может быть, ни о чем? Но разве бывает такое, чтобы человек совсем ни о чем не думал?

— Ксанка пошла на стащим провожать гостя. Вот так-то, голубчик мой, — вдруг очень тихо сказал отец и опять замолчал.

— Не называйте меня «голубчик»! — ответил Саша. — Так вы, должно быть, зовете своих больных.

— Ну и вздорный ты все же малый! — шутливо сказал отец.

(«Вздорный»? Нет… Ну, а вдруг я «вздорный»? И он это знает лучше меня?)