Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер

Кажется, Смит выругался, но этого никто не расслышал.

Пока они бежали к школе, где забаррикадировались взбунтовавшиеся ребята, Энн Крук расспрашивала Ростика:

— Вы находились со всеми?..

— Да, миссис Крук.

— С чего началось?

— А я знаю? У них было договорено. Сняли с себя все, что вы им дали, форму, все. Надели свое, питерское дранье. Башмаков нет, так они босиком. Я их уговаривал: «Что вы, говорю, братцы, как можно, миссис Крук и мистер Крук очень обидятся». Тогда они заметили меня и выбросили.

— Почему?

— Так я разве из ихней компании!

— А из какой?

— Я сам по себе. — Ростик с гордостью выпятил грудь, оглядываясь на Смита. — Я хочу в Америку, с вами, буду все делать, что скажете...

Круки бежали, уже не слушая Ростика. Еще издалека увидели у школы японский патруль и Валерия Митрофановича. Сняв поношенную учительскую фуражку, прижимая к груди цепкие ладони, он умоляюще глядел на солдат и что-то им растолковывал.

— Просит взломать дверь, — процедил Смит. — Пустой номер. Я тоже просил...

Японцы покачали головами, показали Валерию Митрофановичу на флаг американского Красного Креста над школой и ушли, не оглядываясь.

Валерий Митрофанович в запале шмякнул даже фуражкой о тротуар, но тут же подобрал ее и сердито принялся чистить.

На балконе второго этажа время от времени появлялся кто-нибудь из ребят. Сейчас выскочил Миша Дудин. Он и правда был босиком, в латаной-перелатаной Катей рубашке и старых, мятых штанах, у которых одна штанина была выше другой.

— Боже мой! — ахнула миссис Крук. — Ужасно! Ты похож на Гекльберри Финна!

— На кого? А!.. — Мишина рожица расплылась от удовольствия, когда он понял. Впрочем, он тут же спохватился и стал важным, как заправский дипломат. — А мы с вами не разговариваем.

— Почему?

— Никаких переговоров. Ларька сказал.

И он исчез, хотя Круки умоляли его остаться.

Они довольно долго стояли перед притихшим зданием, чувствуя себя в глупейшем положении... Смит не выдержал, что-то пробормотал и ушел. Но тут же на минуту вернулся и заявил, что не намерен унижаться, а, напротив, намерен засесть в ближайшем кафе и напиться так, как никогда в жизни не напивался. Когда Круки будут готовы взломать двери, он, Смит, будет к их услугам, не раньше. Валерий Митрофанович метался перед дверью, объясняя, что там внутри все его имущество...

— Неужели они его реквизируют? — спрашивал он миссис Крук.

Тут на балконе появился Аркашка и скомандовал:

— Отойти от двери!

Круки и Валерий Митрофанович послушно отскочили в сторону, а Ростик, на всякий случай, спрятался под балконом.

Тогда двери на секунду открылись, и вышла Катя. Она была тоже не в скаутской форме, а в том стареньком питерском черном платье с кружевным воротничком, которое так когда-то любила. На ногах у нее, как с некоторым облегчением отметила миссис Крук, были все-таки хоть шлепанцы. Катя торопливо сказала:

— Я только на минутку. Меня не хотели выпустить, и может, правильно. Все-таки я надеюсь... Это так ужасно, миссис Крук! Все знают, что вы хотите сделать из нас американских шпионов. Не пустите нас домой...

Впервые в жизни миссис Крук не нашлась, что сказать. Она сердито оглянулась на мужа.

— Это неправда! — громко запротестовал он.

— Извините, мистер Крук, — тихо сказала Катя. — Вам больше не верят.

Круки переглянулись.

— Как! — вспыхнула миссис Крук. — И вы против нас?

С тоскливой жалостью Катя всматривалась в их лица.

— Я не знаю. Вы очень добры, всем верите, я люблю вас за это... А если вас обманывают?

— Да, мы были слишком добры! — гневно сказала миссис Крук. — Слишком! С вами так нельзя. Что ж, мы прикажем выломать дверь. И отведем вас на корабль силой. Если вы дошли до такой низости, что не цените всего, что для вас делается...

— Не надо так, миссис Крук, — выпрямилась Катя, опуская глаза. — Мы не хотим в Америку. Мы ничего от вас не хотим. Не только вашей одежды, но и вашей еды... Мы объявили голодовку до тех пор, пока нас не отправят домой...

— Вы не хотите нашей любви, Катя? — задыхаясь, проговорил мистер Крук. — Разве мы не любим вас всех, даже... — Он невольно взглянул на Ростика. — И мы хотим отвезти вас домой...

Катя взглянула на него, молча покачала головой и пошла ко входу в забаррикадированную школу все быстрее... Дверь на мгновение приоткрылась и снова захлопнулась.

Учителей ребята предупредили, что не пустят в здание, чтобы не пало подозрение, будто в бунте участвуют взрослые. Ночь ученики провели в школе, а Круки и учителя в гостинице.

Наутро на здании школы появился лозунг: «Даешь домой! И никаких гвоздей!» В школе было сколько угодно чернил, но написанный кровью призыв выглядел куда сильнее.

Процедуру эту предложил Аркашка, и, хотя Ларька насмешливо скалил зубы, Аркашку горячо поддержали. Решили сначала осторожно, карандашом, нанести контуры букв на простыню, а потом наполнять своей кровью каждую букву. От желающих не было отбоя. Пришлось по нескольку раз наполнять буквы кровью...

Ребята были уверены, что Круки потрясены. Но Круки считали, что лозунг написан обыкновенными красными чернилами, и миссис Крук возмущалась, что испорчена хорошая простыня.

Иногда в открытом окне школы показывался шланг, который держали несколько рук. Вверх взлетала и падала серебристая струя, отчего пыль на тротуаре темнела и взбухала, как тесто. Этот шланг в мирные дни использовали, чтобы поливать школьный сад. Ларька велел втащить его в здание и буркнул:

— На случай обороны...

Энтузиасты осваивали шланг, стараясь все же не слишком щедро поливать прохожих.

Капитану «Асакадзе-мару» было сообщено о непредвиденных обстоятельствах. Он потребовал выплаты компенсации: выход судна в море задерживался не по его вине. Мистер Крук, и без того осунувшийся за сутки, побледнел, понимая, что, если «Асакадзе-мару» не уйдет в течение двух-трех дней, он останется без гроша. Все попытки как-то договориться с ребятами, хотя бы вступить с ними в переговоры, оканчивались ничем. К тому же они продолжали голодовку и, наверно, от этого становились все сердитее.

Мистер Крук строго-настрого предупредил Смита и Валерия Митрофановича, чтобы они не втянули в конфликт японцев или белых; запрещено было давать какие-нибудь сведения местным газетчикам.

Самое неприятное объяснение пришлось выдержать со Смитом. Он не принимал упреков, что все неприятности возникли из-за его нелепой затеи; нелепостью он, наоборот, считал поведение Круков.

— Вот ваша книга, — сунула ему миссис Крук томик Киплинга. — Она отвратительна. И чем талантливее, тем отвратительней. Воспевать мальчишку за то, что он предает свою родину, свой народ, — это же гнусно!