Евгения Ярцева - Как нарисовать мечту?

Интересно, порадовался бы Ганс Христиан Андерсен, если бы узнал, что в начале третьего тысячелетия нашей эры его сказку «Дикие лебеди» чуть ли не каждый божий день станут разыгрывать в одном из спальных районов города Москвы, в малогабаритной двухкомнатной квартирке с отставшими обоями и подтекающим в ванной комнате краном? Разыгрывалась, правда, не вся сказка, а лишь тот момент, когда Элиза лунной ночью выходит из замка и по длинным аллеям и пустынным улицам идет на кладбище за крапивой, из которой нужно сплести рубашки для братьев-лебедей. Замком служила комната, длинными аллеями – куцый коридорчик, кладбищем – кухня, а роли ведьм, что сидели на могильных плитах и таращили на Элизу свои злые глаза, исполняли кастрюли и сковородки на кухонной электроплитке.

Элиза потихоньку открывала дверь замка, высунув кончик языка от старания не издать ни звука, кралась на кладбище, запасалась крапивой (то есть печеньем или яблоком) и с теми же предосторожностями пускалась в обратный путь. Иногда замирала возле вешалки, прячась за куртками и пальто от стражников с алебардами, или не решалась пройти мимо ванной комнаты, где сидел людоед: поскольку старый добрый Андерсен не потрудился снабдить вылазку на кладбище захватывающими подробностями, Элиза выдумывала собственные, которыми в сказке и не пахло.

Вообще-то Элизу звали Аленой, а игра в «диких лебедей» родилась благодаря занятию, которое избрал для себя Аленин папа. В пять лет Алена жутко гордилась папиной профессией. От его профессии просто дух захватывало! Он работал дальнобойщиком. Алена представляла себе, как папа подходит к здоровенной пушке, хорошенько поплевав на ладони, заряжает ее и – пах! ба-бах! – стреляет дальнобойными снарядами по каким-нибудь врагам, скрывающимся далеко-далеко, например, на других планетах. К сожалению, ей разъяснили, что дальнобойщик – водитель грузовика. Это занятие Алена считала менее удачным, чем пальба из пушки. К тому же папа отсутствовал по двое-трое суток. Домой он приходил, чтобы спать. А Алене, чтобы он мог спать, надлежало вести себя тише воды ниже травы – словом, играть в Элизу, – хотя папа спал так беспробудно, что можно было бы стрелять из любых орудий, в том числе дальнобойных. Лучше бы уж сам из них палил, чем кататься на грузовике за тридевять земель…

Мамина профессия в смысле неудачности не уступала папиной и даже, пожалуй, ее затмевала. Работала мама диспетчером пожарной службы. Когда она отбывала дежурство, ее не было дома весь день и всю ночь. С работы она возвращалась утром и тоже ложилась спать, а значит, ее опять как будто не было дома. Полбеды, если бы и вправду не было, потому что, когда в одной комнате спал папа, а в другой мама, Алене приходилось сидеть сиднем на кухне. Зимой смотреть в окно на гаражи и мусорный контейнер, а летом считать мух, которые влетают в городские квартиры, чтобы бесконечно кружить под лампой. От нечего делать Алена приносила на кухню бумагу, краски и кисточки и рисовала себя в окружении одиннадцати братьев-лебедей. И мечтала, чтобы они появились на самом деле. Пусть не одиннадцать, а хотя бы один. Пусть даже его не пришлось бы спасать (хотя она предпочла бы именно такой ход событий) – жизнь все равно здорово бы изменилась. Они бы вместе играли в «диких лебедей». Она бы набрасывала на него рубашку из крапивы, он превращался бы в человека. А когда мама и папа уходили бы на свои неудачные работы, в квартире царил бы замечательный бедлам: никакой тишины и сплошная беготня!

Мечты сбываются чаще, чем кажется, – в один прекрасный день у Алены появился брат Егор. И жизнь действительно изменилась. Перво-наперво пришлось забыть о тишине: он то и дело поднимал крик, чаще всего по ночам. Не обошлось и без беготни. Вместо того чтобы созерцать кружащих под лампой мух, Алена должна была сама кружиться вокруг брата, как планета вокруг Солнца. То запихивать в стиральную машину, то вытаскивать из нее младенческие шмотки, разогревать бутылочки с младенческой едой и трясти погремушками, чтобы утихомирить его хоть на пару минут. Алена с нетерпением ждала, когда он научится ходить. Того же ждала и мама. Наконец обе дождалась своего. Мама тут же заявила, что Алена «уже взрослая» и должна взять на себя часть забот о Егоре. И вышла на работу – правда, всего на пол– или даже на четверть ставки. Тем не менее Алене отныне приходилось бегать столько, сколько и не мечталось. Егор всюду лез, все ломал, пробовал на вкус грязные ботинки, стаскивал со столов скатерти и клеенки и с особенным азартом рвался исследовать электрические розетки.

Теперь Алена, пожалуй, помечтала бы о том, чтобы снова играть в Элизу из «Диких лебедей». Правда, это занятие ей уже наверняка не светило. Тогда Алена переключилась на другие мечты: поступить после четвертого класса в школу с художественным уклоном. Математике там учили спустя рукава – считали, что будущим художникам не обязательно владеть секретами точных наук; зато по предметам, посвященным изобразительному искусству, требования были заоблачными. Каждый, кто позволял себе легкомысленно отнестись к какой-нибудь из профильных дисциплин, вылетал из школы, как пробка из бутылки. Несмотря на такие строгости, художественная школа представлялась Алене сущим раем. Она бы с радостью училась точным наукам спустя рукава (по математике она балансировала между четверкой и тройкой), а рисовать готова была не покладая рук.

До конца учебного года оставалось три месяца, и Алена попросила маму записать ее в «подготовишку». Чтобы поступить в школу, полагалось принести несколько рисунков на заданные темы и хотя бы месяц-другой поучиться в подготовительном классе – своего рода чистилище, через которое проходил всякий, решивший во что бы то ни стало попасть в это райское местечко.

– Только через мой труп! – сказала мама.

Потому что, дескать, переводиться из школы в школу – нервотрепка и головная боль, после которой она, мама, вряд ли останется в живых. Лучшее, на что можно рассчитывать, пройдя все эти мытарства, – угодить в психушку.

– Зато я, когда вырасту, стану по профессии художником, – пообещала Алена.

На это мама сказала, что в мире уйма других, более подходящих профессий. Она, мол, и сама собиралась получить одну из них, но не окончила институт из-за рождения Алены. Правда, уйма сводилась к двум вариантам: по маминому убеждению, Алена должна стать либо юристом, либо экономистом. Мама, дескать, приняла это историческое решение в тот самый день, когда Алена появилась на свет.

– А художник – вообще не профессия. Ты витаешь в облаках!

Прогулявшись однажды по улице Арбат и насмотревшись на тамошних художников, мама раз и навсегда заключила, что все они слабоумные, никакая приличная работа им не светит, максимум, на что они могут рассчитывать, – раз в месяц нарисовать за пятьсот рублей портрет какого-нибудь расточительного прохожего. Поэтому они полные неудачники и всю жизнь сидят без штанов.