Гаррард Конли - Стертый мальчик

– Погнали в Мемфис, – произносил он с уверенностью заправского плейбоя, выкуривая леденец в виде сигареты. – Давайте посмотрим на стеклянную пирамиду, парни.

Брендон разряжал обстановку; пока он сидел рядом с нами, мы сосредотачивали все внимание на нем, а не на себе.

Гроза гремела громче и ближе.

– Окей, – сказал я в трубку, которая прожигала мне ухо, – что-нибудь придумаем.

Вновь повисла тишина. Я встал, подошел к окну и указательным пальцем приподнял одну из алюминиевых жалюзи. Желтые огни фонарей баюкали низко висящие тучи. Сосны качались на ветру, рассыпая иглы по подъездной дорожке. Вдали на шоссе мелькнули фары, скрываясь за плотной стеной дождя, который закончился так же стремительно, как и начался. Грома я больше не слышал.

В отличие от брата Нильсона и моего отца с их грандиозными представлениями о Судном дне, я всегда считал, что Армагеддон будет не громче помех на радио. Как белый шум, когда мир после грома внезапно немеет под проливным дождем. Самой страшной, страшнее ночных кошмаров, была мысль остаться одному в компании навеки уснувших родителей, от которых осталась лишь мирская оболочка. Может, однажды, вернувшись из школы, я обнаружу только кипящую на плите кастрюлю и бубнящее в пустом доме радио.

После того как родители переставили свой старый телевизор ко мне в комнату, я засиживался допоздна, чтобы посмотреть полночные новости, думая о других людях, которые тоже еще не спят, тоже чем-то заняты, и у меня возникала мысль, что Господь не покинет так много людей, какое-то время я чувствовал себя в безопасности. С Хлоей я всегда чувствовал себя в безопасности, по крайней мере, пока она не дотронулась до меня в машине. До того момента мне казалось, что Бог не торопит меня, терпеливо ждет, пока я пытаюсь стать ровней своему отцу. Теперь же я не мог отступить перед ее растущим желанием близости. Не мог ни колебаться, ни заикаться, ни давать ей повода истолковать все это по-другому. Возможно, один грех перекроет другой, более страшный – грех гомосексуальности, – и у нас появится шанс прожить вместе благочестивую жизнь.

– Ты еще там? – спросила Хлоя.

– Да.

Мы договорились посмотреть фильм вечером у Хлои дома. За этим свиданием пряталось еще кое-что, о чем мы не решались сказать друг другу, но что оба прекрасно понимали. Когда настанет время ложиться спать, Хлоя, скорее всего, скажет, что хотела бы приготовить вместе завтрак, и попросит меня переночевать в подвале, где спит Брендон. Ее мать, возможно, пристально на нас взглянет, но в конечном счете уступит: мы ведь ночевали как-то в одном гостиничном номере во Флориде. Шуметь не будем, рисковать тоже. Я куплю презерватив за двадцать пять центов в автомате на бензоколонке в соседнем городке. Родителям скажу, что мне нужно уехать подальше, чтобы проветриться и помолиться. Ночью, если выдастся подходящий момент, я проникну к ней в комнату, а там будь что будет.

Я никогда не задавался вопросами о том, сколько длится секс, какой завтрак готовят наутро или какой фильм стоит посмотреть перед ним. Но самое главное, я никогда не думал, сможет ли секс – не поцелуи, не объятья, не ласки, а сам секс, этот резкий переход к половому акту без прелюдий, – сделать из меня если не гетеросексуала, то хотя бы кого-то, кто способен его изображать. Я никогда не предполагал, что буду готов зайти так далеко, нарушить одно из главных правил церкви. Мечтая о мужчинах, я всякий раз останавливался, прежде чем успевал представить себя рядом с объектом своих фантазий. Передо мной всегда был кто-то другой, и выступал он лишь для меня одного. Интересно, каково это – совершить подобное с кем-то еще, с тем, с кем проведешь остаток жизни, и всегда помнить, что вы сделали в момент отчаяния? Сможем ли мы когда-нибудь замолить грехи перед Богом? А если ничего не получится? Что, если блуд нас погубит и нам останется лишь гнить во грехе?

– У вас дождь там идет? – спросила, зевая, Хлоя. – Здесь идет.

– Нет, – солгал я, прислушиваясь к звуку дождевых капель, стучащих по черепице.

Мне хотелось отделить ее жизнь от своей. Но потом я понял, к чему это приведет, и сказал:

– То есть да.

– Так да или нет? – удивилась она.

– Не знаю. Как-то так. – Я сел на ковер и нажал кнопку на джойстике. – Дождь идет. Не знаю, почему я сказал, что его нет.

Пещера зияла прямо перед героем, и ее нельзя было обойти. Что бы ни пряталось внутри, оно наверняка того стоит.

Именно мамины драгоценности – ее серебряные ожерелья и яркие кольца, их блестящий символизм, тот факт, что они передавались по материнской линии и могли поведать об истории рода и сразу нескольких его поколениях – я жаждал обнаружить, когда заставлял героя открывать очередной сундук с сокровищами и все глубже заходить в пещеру с дрожащими сталактитами.

В девять лет эти драгоценности казались мне настоящими сокровищами и занимали все мои мысли. Однажды мы с семьей стояли на полуразрушенном пирсе; мы отдыхали тогда во Флориде. Пирс сотрясался каждый раз, когда о его обветшалые опоры била волна. Едва вода соприкасалась с соединявшими их ржавыми металлическими стержнями, раздавался жуткий скрежет. Отец взъерошил мне волосы, и я бросил в воду пластиковую бутылку из-под колы, в которую вложил записку:

Дорогой пират.

Как поживаешь? Приятно познакомиться, хотя я и не знаю, кто ты. Но хочу узнать. Пожалуйста, напиши мне письмо в ответ и, если сможешь, пришли немного сокровищ.

Твой друг Гаррард

Вернувшись домой, измученные десятичасовой поездкой на машине, мы увидели желтый клочок бумаги, приклеенный к входной двери. Это оказалась карта нашего двора, где знаком Х было отмечено место, в котором пират Лонзо зарыл сокровища. Мама изобразила страшное изумление и обхватила свое лицо ладонями; когда она опустила руки, на щеках остались красные следы от пальцев.

«Вот это да! – ахнула она. – Ну и дела!»

Вдвоем с папой мы кроссовками вдавили лопату глубоко в утрамбованную глину. На глубине в три фута мы нашли коробку, в основном наполненную фальшивыми драгоценностями, но были среди них и настоящие, которые, как я узнал позже, принадлежали бабушке – она больше их не носила. Бабушка с дедушкой и придумали закопать клад, после того как мама позвонила и рассказала им, что я бросил в море бутылку с запиской.

После того как мы сполоснули коробку из садового шланга, я спрятал сокровище в нижний ящик стола. Временами я доставал блестящие золотые украшения, увешивал ими шею и запястья и довольный вертелся перед зеркалом. Я делал это до тех пор, пока однажды отец не сказал, что мне надо прекратить, что Лонзо рассердится, если узнает, как я играю с его сокровищами.

– Я хочу жить с Лонзо, – сказал я. – Хочу быть пиратом.