Гаррард Конли - Стертый мальчик

– Утром было еще одно землетрясение, – сказал отец. – Ты готов к Вознесению?

Я слышал, как у меня за спиной он одним пальцем настукивает по клавиатуре, подстраиваясь под ритм полированных хромированных часов, висевших над столом. Отец недавно сменил подключение к интернету через модем на высокоскоростную цифровую абонентскую линию и каждое утро искал в заголовках новостей Yahoo! доказательства грядущего Армагеддона. Землетрясение в Гиндукуше, погубившее сотни жизней, захват заложников в церкви Рождества, вторжение США в Афганистан – все это он связывал с пророчествами из Откровения Иоанна Богослова, руководствуясь простой логикой: если каждое слово в Библии понимать буквально, то бедствия и пожары, о которых свидетельствует Иоанн Богослов, это бедствия и пожары нашего времени. Единственное, на что можно было надеяться перед грядущим Концом Света, – что, прежде чем начнется Вознесение, страна встанет на верный путь и во всеуслышание поклянется в верности Христу, загладив тем самым хотя бы толику своих грехов, которые пока искупает лишь избранием в президенты настоящих, вновь обращенных в веру республиканцев.

– Готов, – ответил я, повернувшись к отцу.

Я представил грядущее землетрясение: игрушечные модели хот-родов [2] Hot rod ( англ. ) – американские автомобили с серьезными модификациями, которые создавались специально для гонок. , заполняющие полки в его кабинете, сыплются на пол, крошечные дверцы скрипят, срываясь с петель. Как человек, который собрал четырнадцать стрит-родов [3] Street rod ( англ .) – разновидность хот-родов. В отличие от хот-родов стрит-роды предназначались для повседневного пользования. из металлолома и выиграл главный приз в Эвансвилле [4] В Эвансвилле проходит ежегодный фестиваль винтажных автомобилей, в котором участвует около 4000 машин. , штат Индиана, благодаря своему аквамариновому «Форду» 1934 года, он был готов – нет, даже жаждал – увидеть, как под звуки небесных труб вся его работа провалится в тартарары. Отец ничего не делал вполсилы. Когда он решил конструировать машины, то собрал не одну, а четырнадцать; когда решил служить Господу, делал это так, чтобы не подвергать опасности материальное благополучие собственной семьи, поэтому объявил свой бизнес богоугодным делом. Его кумиром был Билли Грэм – евангелист, который умело использовал свою публичность и, вооружившись доверием не менее одиннадцати президентов, долгое время формировал политический климат в стране. Еще до того, как отец стал пастором своей церкви, его влияние на прихожан было сравнимо по силе с влиянием Грэма, только в меньшем масштабе. Полицейские нашего городка, те, кто приобретал у отца белые квадратные «форды» «Краун-Виктория», никогда не уходили без его напутствия: наводить порядок в городе и, самое главное, распространять Евангелие среди неверующих.

– Мы должны быть бдительными, – сказал отец, глядя на меня поверх монитора. – Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса.

Он несколько раз кликнул мышкой своей большой рукой – рукой, которая с легкостью могла разобрать карбюратор, но с трудом справлялась с компьютером из-за шрамов и обожженной кожи.

За несколько лет до моего рождения отец остановился на шоссе, пересекавшем наш город, чтобы помочь человеку, у которого сломалась машина. Он заполз под автомобиль, чтобы выяснить причину поломки, а незнакомец в этот момент повернул ключ в зажигании, и бензин, вытекавший из карбюратора, оставил ожоги третьей степени на лице и руках отца. Нервы в его ладонях были повреждены, поэтому теперь он мог держать руку над горящей свечой секунд тридцать и дольше, до тех пор пока мы с мамой криками не просили ее убрать. Когда меня в младенчестве мучили колики, он, устроившись в кресле-качалке, успокаивал меня, близко поднеся к лицу горящую свечу. Свеча горела в стеклянной подставке, а он клал ладонь сверху, пока пламя едва не затухало. И делал так много раз, пока я не уставал и не приникал к его груди, а он пел мне одну из собственных колыбельных:

В определенные моменты жизни отец наверняка задавался вопросом, почему незнакомец повернул ключ в зажигании. Зачем вообще кому бы то ни было поворачивать ключ в такой ситуации?

«Что бы ты ни делал, – говорил мне отец, осматривая мотор чьей-нибудь машины, – ни в коем случае не поворачивай ключ в зажигании».

Возможно, между ними произошло какое-то недопонимание, что-то, что позволило незнакомцу включить зажигание в тот момент, когда добрый самаритянин заполз под его автомобиль. В любом случае незнакомец не колебался ни минуты.

Мама рассказывала, что, когда покрытый золой отец с обожженным лицом показался в дверях, дрожа как осиновый лист, она не хотела пускать его в дом. В тот момент она пылесосила и решила, что отец с ног до головы в грязи.

«Не заходи, – сказала она, – подожди, пока я закончу».

Спустя время, стоя в больнице у его койки и надеясь, что однажды его рука заживет и она сможет вновь к ней прикоснуться, мама чувствовала не любовь, а жалость и страх. Жалость – потому что он, ни минуты не сомневаясь, рискнул жизнью ради незнакомца; страх перед тем, как переменится жизнь видного двадцатилетнего парня, бывшего квотербека с ямочками на щеках и подбородке, точь-в-точь как у Джона Траволты в «Лихорадке субботнего вечера». Повязки снимут только через несколько недель, и тогда станет ясно, прижилась ли пересаженная кожа и на что теперь похоже его лицо.

– За всеми землетрясениями не уследишь, – сказал отец и, отбросив мышку на стопку бумаги, хрустнул костяшками пальцев. – Но если ты облечен во всеоружие Господа, тебе не нужно убежище. – Он указал на Библию у меня в руках.

– Точно, – согласился я.

Я представил, как саранча штопором пикирует с облаков, как тела неверующих протыкают посеребренные мечи. И где-то в глубине сознания вновь проснулась мысль, которая с недавнего времени начала мучить меня: что, если и я буду среди них?

В свои восемнадцать мне было что скрывать, особенно от своей девушки, которую звали Хлоя и чье пристрастие к французским поцелуям заставляло холодеть все мои внутренности. Неделю назад мы сидели в машине у ее дома, и Хлоя дотронулась до моей ноги. Я отодвинулся и забормотал, крутя рычаг отопления: «Что-то холодновато здесь». Мне хотелось отодвинуться подальше и нажать кнопку катапультирования. В голове в этот момент разворачивался мой личный Армагеддон: зажатая кнопка пульта управления, террорист в капюшоне, который медленно отходит от разлетевшихся во все стороны обломков, лоскуты моей фланелевой рубашки, плывущие по воздуху в язычках пламени, коренастый полицейский с бычьей шеей, который извлекает из обуглившихся после взрыва останков фиолетовую резинку Хлои.