Наталья Шицкая - Пелена. Собачелла

Оформление Алексей Иванов

Иллюстрации Веры Коротаевой

© Шицкая Н. А., 2022

© «Время», 2022

А вы когда-нибудь видели солнце? Могли рассмотреть, как лучи скользят по тонким, едва распустившимся листьям, разглядеть крылья бабочки, что присела отдохнуть на лепестки одуванчика, или разноцветный сетчатый глаз стрекозы? А может, вы когда-то видели, как муха, обычная муха, чешет лапками брюшко или собирает со стола крошки? Если вы всё это можете, знайте, вы – счастливчики. Вот я не могу. Не то чтобы совсем не могу, но не так, как многие люди. Мой мир – пелена. Уж таким уродился. Глаза на месте, с мозгами всё в порядке, а вот зрения толком нет. Мама говорит, у меня какой-то жуткий минус. Да я и сам понимаю – минус. Не плюс же. Так и живу: я минус зрение. В детстве было еще ничего. Нормально было. Потом я научился читать, пошел в школу. И всё. Окончательно «посадил» глаза. Так тоже говорит мама. Мы из-за моих глаз все время ссоримся. Ей жутко не нравится, что я читаю под одеялом при свете фонарика. А что мне делать, если книжка интересная, а свет уже выключили и спать отправили? Не бросать же чтение. Мама как-то со злости все мои книги выкинула.

– Даня, читать теперь будешь только по мере необходимости! Только то, что задали по школьной программе. И днем, при свете лампы. А остальное я отнесу на помойку. И так ничего не видишь, а тебе еще учиться и дальше жить. С таким-то зрением…

Это она часто так говорит. А потом шумно вздыхает и становится такой маленькой и беззащитной, что я никогда на нее не обижаюсь. Пусть ругает сколько хочет, только бы не вздыхала и не вспоминала про мое зрение. Ее эта тема всегда очень огорчает.

Книги она, конечно, никуда не выкинула. Сделать это у нее никогда рука не поднимется. Я знаю. Спрятала на самую верхнюю полку шкафа, снизу их и не заметишь. Но я это секретное место давно обнаружил. Раньше родители там хранили подарки, купленные нам с сестрой на дни рождения. Поэтому забрался на стул и нашел мою любимую коллекцию – все истории про Алису писателя Кира Булычёва. Я их уже раз десять перечитывал, каждую строчку на зубок знаю, а не надоедают. Книги я перепрятал и стал брать по одной с собой в школу – читал на переменках. Все ребята по коридорам носятся, а я читаю. Хорошо. Только шумно и отвлекают часто.

Недавно мы пошли к одному важному врачу, и он маме «открыл глаза» на чтение. Вот смешно – глазник открыл глаза. Этот важный доктор приехал из другого города, приемы проводил. Мама говорит, что он работает в главной глазной клинике области.

– Чтение на здоровье вашего мальчика никак не влияет, – глубокомысленно заявил этот старенький профессор. Услышав такое, я крепче сжал мамину руку, обрадовался несказанно. А важный доктор продолжил: – Наоборот, чтение – это постоянная тренировка для глаз. Но… – тут он поднял палец и замер. Мы с мамой замерли вместе с ним. – …Если читать книги, написанные крупным шрифтом, при хорошем освещении и непродолжительное время.

Бой был почти выигран. Внутри у меня все пело и плясало. И когда я уселся напротив светящегося экрана, чтобы в тысячный раз в жизни рассказать, какая там написана буква – Н или К, представлял себе гору книг, которые теперь непременно прочту. Ведь теперь можно! И мама не будет против. Я даже придумал, где я их раздобуду: у моего соседа по парте Сани Головина мама работает в библиотеке, так у них дома сто тысяч миллионов детских книжек.

Я честно оттарабанил все эти Б, В, М. Все, что видел, конечно. Некоторые угадывал по памяти: за столько лет таблицу я успел выучить, и там, где меня подводило зрение, память безошибочно била в цель. У доктора от такой меткости даже очки с носа слетели. Мама тоже выглядела удивленной, но я был собой горд. Еще бы – почти все! И назубок! А потом мы пошли в темную комнату. Тут я сидел тихо, как мышка, и слушался, исправно выполнял все «посмотри вверх, вниз и вбок». Еще бы! Ведь передо мной был самый лучший доктор в мире. Он разрешил мне читать! Поэтому я знал, что могу ему доверять.

Но он, похоже, моих светлых чувств не разделял, все время хмурился и морщился. Несколько раз заставил меня скосить глаза вправо. А это, между прочим, ужасно больно. У меня даже голова закружилась.

Когда мы вышли, у мамы было такое взволнованное лицо, что мне казалось, что она сейчас из этого доктора всю душу своими расспросами вынет. Я видел, как она старательно молчит, ждет, пока он сам скажет. Но доктор ничего не говорил. Он сел за стол и принялся что-то записывать в мою медицинскую карточку. Мама ерзала на стуле и теребила в руках сумку. Когда она волнуется, она всегда что-то теребит, поэтому все сумки, карандаши, ручки и даже телефон у мамы в ужасном состоянии. Доктор молчал долго, потом посмотрел на меня и сказал:

– Даня, в холле такой чудесный детский уголок: цветные карандаши, раскраски, игрушки даже есть. Беги посмотри. Мне еще долго тут писать, соскучишься.

Мама кивнула мне и нетерпеливо подтолкнула к двери. «Раскраски, карандаши…» Будто я не понимал, что доктору просто надо обсудить с мамой мое здоровье, вдвоем, без лишних, то есть без моих, ушей.

Я неспешно прогулялся до детского уголка. Скукотища! Все для малышей. И раскраски там с такими мелкими деталями, что просто преступление было отправлять меня их рассматривать, тем более что очки мои остались в кабинете врача, а без них все эти линии, черточки и палочки сливались в один клубок. Выглядело это так, будто нитки перепутались, переплелись вместе и их не под силу было бы размотать даже самой умелой бабушке. И я вернулся к кабинету. Сначала хотел войти, но подумал, что это будет невежливо – мешать взрослым, поэтому просто уперся в дверь лбом и стоял ждал, когда она откроется. Успею отскочить или нет?!

Я честно не хотел подслушивать. Так получилось.

– Остаться без зрения в восемь лет! – вздыхала мама. Голос у нее был какой-то сдавленный, совсем чужой. Я даже не сразу понял, что это она говорит. Просто в кабинете их было двое: мама и врач, не мог же старенький доктор говорить женским голосом.

– Так и будет, если сидеть сложа руки. Не в восемь, так в десять, одиннадцать. Какая разница! Парню вашему еще жить да жить.