Наталия Алексеева - Глупые комиксы, розовые «мартинсы»

– А у нас так не принято, – выступила та.

– Да-да, – подхватила Катя Кочетова.

– Что у вас не принято? В столовую ходить?

Рита отступила к стене, девчонки окружили ее. Я выпрямился и поверх их голов следил, что происходит. Они меня не замечали.

– Прогуливать уроки, – грозно заявила Ульяна. – Тем более если это физра!

Почувствовав, что пора вмешаться, я подошел к ним:

– Девочки, а ваша раздевалка закрыта, что ли?

Они обернулись.

– Мака-а-а-р, – протянула Катя и глупо заулыбалась. – Что? Раздевалка?

– Тогда гоу к нам! Пацаны обрадуются! А ты, Соколова, вместо Сёмина сыграешь. Он заболел, но вы же по массе примерно одинаковые, да?

Катя засмеялась, и Ольга толкнула ее в бок. Рита удивленно смотрела на меня. Я точно знал, что пользуюсь запрещенным приемом и бью по больному, но не мог оставить новенькую на растерзание нашим девчонкам. И продолжал глумиться:

– Давай, Олечка, в мужской раздевалке тик-токов на целый год наснимаешь!

Томно закатив глаза, я изобразил, как она танцует перед камерой.

– Фу, дурак!

Ольга тряхнула светлыми волосами и, оттолкнув застывшую в негодовании Ульяну, открыла дверь. Катя преданно поспешила за ней. Ульяна, опомнившись, презрительно фыркнула и тоже отправилась восвояси.

– Столовка там, – показал я новенькой Рите.

А сам не стал дожидаться звонка на урок, развернулся и направился в туалет в надежде кое-кого найти. В туалете было пусто, но я точно знал, что нужные люди тут, потому что в одной из кабинок слышались звуки возни. Я включил воду, подождал немного и выключил. А потом громко протопал к двери. Хлопнул ею, будто ушел, и замер, ожидая, когда они покажутся. Дверь кабинки приоткрылась, и высунулась взъерошенная голова Ткаченко. Это значило, что Смирнов и Гришевич тоже тут. Знаменитая троица гопников-девятиклассников. Все трое – кандидаты на вылет, домучиваются последнюю четверть.

– Ой! – увидев меня, вздрогнул Ткаченко.

– Нервишки у тебя слабые.

– Это точно. – Он оглянулся: – Мужики, Романовский из десятого пришел! Выходим!

И все трое выбрались из кабинки.

– Хорошо, что не из одиннадцатого, – заметил Гришевич. – Тот бы сразу люлей вломил и пинками выгнал из сортира!

– А вам не тесно втроем на одном толчке, акробаты? – мрачно поинтересовался я.

– Не, мы ж только заныкаться!

Смирнов начал похлопывать себя, выискивая что-то во внутренних карманах.

– Кстати, – совершенно некстати заметил Ткаченко, присаживаясь на подоконник, – у вас в классе новая девчонка? Я видел ее утром в холле, ниче себе такая! Ноги, и ваще… тянка зачетная!

Ну вот о чем с ними разговаривать?! Сейчас будут обмусоливать старшеклассниц, фантазируя о том, чего им не светит ни в каком, даже воображаемом, мире. Но у меня к этой троице было дело, поэтому я остался.

– Романовский, будь другом! – Прекратив рыться по карманам, ко мне подошел Смирнов.

И по его глазам я сразу понял, что будет клянчить.

– Займи полтинник, сиги кончились, – состроив жалобную рожу, попросил он.

– А пять сотен хочешь? – спросил я.

– Че делать надо?!

Через тридцать секунд подробных объяснений и инструкций я положил в протянутую ладонь пятисотку и вышел из туалета.

– И давайте живее, пока звонка нет! – напутствовал я стремительно выбегающую за дверь троицу.

Когда звонок прозвенел, на этаже недолгое время стояла тишина. А потом раздался многоголосый девчачий визг и хлопанье дверей. Убедившись, что деньги отданы не зря, я отправился в тайное место. Оно, конечно, никакое не тайное, потому что каждый, при определенной любознательности, может найти угол под лестницей, которая ведет к пожарному выходу.

Нырнув под ступени, я забрался в самый торец – туда, где меня не должно быть видно, и, скорчившись в три погибели, вытащил из рюкзака тетрадь.

Сколько себя помню, я всегда на чем-нибудь рисовал: на листочках, салфетках, обоях. И это совсем не нравилось моим родителям. И после того, как у папы не получилось вылепить из меня спортсмена, за дело взялась мама. Она учла мою склонность к творчеству и отправила в художественную школу. Но тоже проиграла. В художке требовали совсем не то, что мне нравилось, и, промучившись три года, я прекратил туда ходить. Мама узнала об этом еще через год. Посовещавшись, родители решили, что перевоспитывать меня уже поздно, и махнули рукой. Но рисовать я не перестал. Мне больше никто не мешал, и я рисовал только то, что хотел. Комиксы.

Я использовал каждую свободную минуту, чтобы возвращаться к своему занятию. Поэтому и засел под лестницей, пока все остальные играли в баскетбол. Но только сделал первый набросок к сцене, как едва проникающий под лестницу свет заслонила чья-то тень. Я захлопнул тетрадь и поднял голову. Ко мне пробиралась новенькая Рита.

– Охаё! – Она бросила на пол свою сумку и уселась на нее сверху.

– Охаё. Ты ошиблась немножко.

– В чем?

– Тут ведь не столовая.

Рита улыбнулась. Она сидела совсем рядом со мной. Слишком близко. Невыносимо близко. Ее плечо коснулось моего. Во рту пересохло, и ладони стали влажными.

– Зачем ты под лестницу залез?

Я вытер ладони о колени, откашлялся, но все равно голос остался какой-то каркающий:

– А ты зачем?

– Я за тобой!

Она рассмеялась. У нее оказался очень приятный смех. Тихий и переливчатый, не то что у наших девчонок, которые ржут как лошади.

– Тебя Макар зовут?

– Обычно меня никуда не зовут.

– Почему?

– Потому что я никуда не хожу.

– Ага, – кивнула Рита. – Я тоже ненавижу все эти школьные мероприятия! А уж коллективный стриптиз и финальные объятия под кольцом – особенно! Скажи, пожалуйста, тут у вас какой-то баскетбольный культ?

После ее слов о стриптизе в моей голове не осталось ничего. Вообще. Только звенящая пустота.

– …да? – Она подтолкнула меня локтем.

– Что? – Очнувшись, я снова откашлялся.

– Похоже, после слова «стриптиз» ты меня уже не слышал, – Рита хихикнула.

Она что, читает мысли?! Я вознес хвалу Небесам за то, что под лестницей темно и не видно, как я краснею. И еще за то, что я все-таки не забыл утром про дезодорант.

– Я спрашиваю, у вас тут все повернуты на баскетболе?

– Ага. Угадала. Секта по воспеванию физической культуры и бога Баскета.

– И жертвы приносите?

– А как же, – ухмыльнулся я, – по две чирлидерши в хороший сезон, по пять в неудачный.

Рита тихонько рассмеялась, потом повозилась немного, устраиваясь удобнее. Вытянула перед собой ноги и пошевелила розовыми «мартинсами». Она так и не переобулась.

– То-то я смотрю, что ни одной приличной девчонки в классе не осталось. Все стремные. А ты знаешь, что с ними сейчас было?

– Что? – Я придал лицу заинтересованное выражение.